Дзен
Телеграм
Через границу, где толпятся очереди людей на машинах и без, через Луганск, который пытается пригламуриться, но что-то идет не так, по разбитым дорогам в ухабах и ямах, до Стаханова; там — автобус на Кировск, и напротив сидит смешливый мальчишка, говорящий в трубку: «Да, еду на располагу, меня первый день как из госпиталя выпустили, завтра выступаю на службу».
Корреспондент «Ридуса» везет из Москвы смутные слухи о коронавирусе, видеокамеру, блокнот и два отремонтированных трофейных квадрокоптера; неприлично ходить в гости с пустыми руками.
Мальчишке этому, начитанному, ироничному, конечно, оказывается с нами по пути. Его зовут Вадик, он доброволец из Екатеринбурга. Он получил ранение в ногу, когда украинские солдаты, несколько недель поливавшие шквальным огнем позиции батальона «Призрак», решили идти дальше. Их отбросили быстро, но артиллерийская поддержка сделала свое дело. Погиб связист Антон «Волк» Коровин — мина калибром 152 миллиметра свалилась ему прямо под ноги. Несколько человек было ранено осколками — вот и Вадим тоже.
Да, так вот. Несколько человек из украинской 72-й бригады попытались зайти на высоту, контролируемую ополченцами, и выяснилось, что в ближнем бою они не самые достойные противники. Отошли все, кроме одного молодого парня. Наверное, упрямого? А может, идейного фашиста? Не знаю, но все, кто участвовал в том бою, говорят, что держался он достойнее своих товарищей, бежавших со скоростью света.
Мне показали потом фотографию его изуродованного тела.
— Не надо, — сказали. — Не показывай. Он хотя бы не побежал, а с мертвыми мы не воюем. Отдали тело и забыли.
О страшных боях, которые шли здесь с Рождества, рассказывал нам боец с позывным Питер. По должности — старший лейтенант, по степени уважения — второе лицо после комбата.
Мы сидели в блиндаже на той самой позиции, которую недавно пытались занять наши украинские партнеры, Юрий Константинович гладил кота Васю — то ли оглохшего, то ли потерявшего всяческий страх, но совершенно не боявшегося обстрелов.
Парадоксально: Питер учился в кремлевском училище на курс моложе нынешнего начальника Генерального штаба ВСУ и неплохо помнит его по студенческим годам. Правда, тот ходит в чинах, а когда Юрий Константинович приехал в Донбасс добровольцем, звания его обнулились.
Не в званиях, впрочем, дело. Он приехал сюда, когда по маленькой позиции, еще в прошлом году совершенно безопасной, начали лететь сотни мин. Носился без сна и отдыха, налаживал связь, дисциплину, взаимодействие. Учил отвечать короткими, но точными выстрелами. Заставлял варить горячую еду и приносить воду, чтобы солдаты не впали в отчаяние. За водой ходить было опасно — дорога простреливалась. Молодой мальчик с позывным Лео рассказал мне, как два раза пытался выйти за ней и, как только начинал этот опасный путь, неподалеку ложилась мина. Воду он, конечно, принес.
Апогеем стал бой 18 февраля — тот самый, в котором погиб Волк. Одна успешная контратака, ближний бой — и уже через несколько дней противник запросил очередного перемирия. О, мы слышали, как оно соблюдалось.
В первый же день нашего приезда ровно и гулко заработал украинский танк. Восемь выстрелов легли в белый свет, как в копеечку, никого не убив и не ранив. Впоследствии он молчал: 72-я бригада, так ничего и не добившись, уходила на ротацию, передавала дела. У этой бригады к «Призраку» были свои счеты: два года назад она попыталась захватить поселок Желобок в серой зоне, однако неожиданно понесла серьезные потери и отступила. Поэтому, оказавшись снова рядом со своими давними противниками, в средствах не стеснялась.
Пресловутый танк выезжал каждый день, давал несколько выстрелов и издевательски укатывался под прикрытие. Ему могла бы ответить артиллерия, но артиллерии здесь нет. Видите ли, в Луганске всерьез полагают, что минские соглашения худо-бедно соблюдаются и война закончилась. Луганские командиры едва верят отчетам, которые поступают с линии фронта, а доезжают сюда они редко. Поэтому ответный огонь разрешают открывать в исключительных случаях. Например, когда наши глубокоуважаемые украинские партнеры уже идут в атаку.
И основное занятие бойцов — копать окопы. Копать до изнеможения, до стертых пальцев, вбивать кирки и лопаты в каменистую почву, которую, по-хорошему, надо бы бульдозером. Но грамотная система окопов — это то, что может спасти им жизнь. И они копают и шутят: «Мы — метро „Призрак“».
Держит лопату пожилой осетин с предсказуемым позывным Осетин.
— Это моя третья война, — с акцентом говорит он. — Когда была первая, я еще маленький был. Потом восемь ноль восемь ноль восемь. Теперь здесь воюю. Копаю. До Владикавказа хочу метро выкопать, чтобы домой ездить.
Смеется.
На стенде с фотографиями погибших прибыло. Три снимка, перечеркнутых черными полосами, добавились только с начала этого года.
— Знаешь, что самое страшное для меня, когда я смотрю на этот стенд? — говорит завскладом, бывшая санитарка, воюющая с четырнадцатого года, милая пожилая женщина, которую запросто называют тетей Леной. — Пустые квадраты. Пустые квадраты, я смотрю на них и понимаю, что они заполнятся.
Антона Коровина, погибшего связиста, вспоминают, словно живого.
От него остались нашивки «Призрака» и Новороссии, трофейный желто-голубой флаг какого-то украинского разведбата из Дебальцево, где он успел повоевать. Книга Че «Записки мотоциклиста», карманное издание. Потрепанный плюшевый волк с глазами-пуговками и недоеденная шоколадка. Недочитанная книга «Корсары Леванта», заложенные скрепкой. Остались пожилые родители в Белоруссии и девушка в Москве. И портрет на стенде. Последний в рядах, пока — последний.
Санинструктор Зоя говорит:
— Я воюю пять лет, я привыкла, что умирают люди. Но когда погиб Волк — не выдержала. Ревела.
Пока в Москве прячут лица под масками и скупают килограммами гречку, здесь люди продолжают медленно, неуклонно, мучительно гибнуть.
И конца-краю этому нет.