Дзен
Телеграм
С середины прошлой недели обстрелы территории Донбасса украинскими войсками стали усиливаться. К пятнице, 18 февраля, ситуация стала настолько тревожной, что глава ДНР Денис Пушилин, а затем и глава ЛНР Леонид Пасечник объявили эвакуацию мирного населения. Вслед за тем было объявлено и о мобилизации мужчин Донбасса на защиту республик.
Жертвы среди мирных — двое погибших — были в ЛНР 20 февраля, а утром 21 февраля стало известно о гибели мирного жителя уже в Петровском районе Донецка, в так называемом поселке шахты им. Челюскинцев. Мужчина погиб ранним утром близ остановки общественного транспорта у пересечения улиц Дунаевского и Маркина.
Подробнее о том, какой будничной стала смерть в Донбассе, на страницах «Ридуса».
Сажусь в маршрутку номер 42а на центральной автостанции города, как говорят местные — «на Яме». Маршрут следует до АС Трудовские, но только на бумаге. На самом деле по военной ситуации автобус доезжает только до остановки «Психоневрологическая клиника».
Объявление на остановке.
Пока едем по Петровскому району, начинается обстрел. Всего несколько прилетов, но вполне увесистых, производящих, прямо скажем, впечатление.
Автобус полон народу, но все привычные, никто не выказывает даже особого беспокойства.
На месте трагедии.
Выхожу на конечной и иду вперед — до места еще около двух километров. Впереди идет семья — муж, жена и маленькая дочка. Обгоняю их, спрашиваю, где лучше свернуть. Мне объясняют, где свернуть и даже сесть на другую маршрутку, что идет к шахте им. Челюскинцев. Я прошу их дать короткое интервью на камеру.
Валера, его супруга Ирина и маленькая Диана рассказывают, что уезжать из своего дома никуда не собираются («Кому мы там нужны?..») и надеются на мир («Когда-нибудь же это чудо произойдет?..»). А сейчас они идут лечить зубы. Обстрелы и даже смерти здесь никого не заставят отказаться от повседневных занятий.
Разбитый взрывом поребрик.
На другой маршрутке доезжаю почти до места трагедии. Спрашиваю у женщины, которая выходит вместе со мной, не была ли она знакома с погибшим.
— Ой, нет, — отвечает дама средних лет по имени Любовь. — Ночью стреляли, как обычно. Я слышала, что кого-то убило, но кого — не знаю.
Клочья одежды висят на деревьях.
От фотосъемки собеседница отказывается — родня на «той стороне», на украинской. И трогательно благодарит за понимание.
Улица Дунаевского в этом месте идет вдоль рощицы, или, как говорят в Донбассе, «посадки». С другой стороны дороги — выщербленный бетонный забор. На горизонте маячит террикон шахты Трудовская, шахта им Челюскинцев осталась позади, ближе к городу.
Воронка от попадания первой мины — на краю дороги, выворочен асфальт. Вторая — на другой стороне улицы, в земле. Рядом на бумажном листе лежит хвостовик мины и аккуратно собранные осколки. На деревьях вокруг висят клочья окровавленной одежды. У воронки лежит кроссовка.
На месте трагедии лежит кроссовка.
Чуть дальше, в посадке — то, что осталось от человека: ноги и нижняя часть тела. Одна нога обутая, другая — в носке. Я отхожу к дороге, мимо едут машины, проходит маршрутка, притормаживая у воронок, затем подъезжает полицейская машина.
— Вы местная? — с сомнением спрашивает офицер.
— Нет, я журналист из Российской Федерации. Скажите, а почему останки не увезли до сих пор?
— Скоро подъедут эксперты, ждите.
Я жду. Время тянется, я испытываю определенный зов природы. По посадкам в таких местах ходить не рекомендуется — мало ли что там может быть, поэтому иду к забору. Отхожу довольно далеко, захожу в кустарник — там лежит еще один фрагмент того, что еще вчера было человеком. Приходится лезть в посадку.
По улице Дунаевского в сторону Трудовских пролетают две машины ОБСЕ. Затем подъезжает французская съемочная группа. Перебрасываемся несколькими фразами с иностранными коллегами. Журналисты быстро снимают место трагедии и уматывают. Вслед за ними наконец прибывает следственная группа — следователь прокуратуры Петровского района и эксперт-криминалист. Выясняется, что они уже приезжали на место происшествия, но вынуждены были прервать работу из-за начавшегося обстрела — того самого, что я слышала по дороге: «Когда мины вокруг фигачат, не особо сосредоточишься».
На месте работают криминалисты.
Задаю несколько вопросов по ходу дела.
— Комментарии официально я вам давать не могу… Мы все это сейчас соберем и вам передадим информацию.
— Вам — это журналистам?
— Нет, в Российскую Федерацию.
Вслед за следственной группой вооруженный сотрудник полиции привозит двух понятых. Это немолодые местные дядьки — ехали из военкомата, встретили полицию, не смогли отказать. Знакомимся. Вадим и Виктор оба бывшие шахтеры, один работал на шахте им Челюскинцев, другой — на шахте, что осталась под Украиной. «Меня оттуда уволили за прогулы, представьте. Тридцать лет работы без нареканий, потом началась война, как я туда поеду? Когда вытащил от них свою трудовую книжку хитрым способом — уволен за прогулы!» — возмущается мужчина.
Шахтеры считают, что стреляли с позиций ВСУ под Красногоровкой.
— Мы вам тут от второй мины хвостовик нашли, — сообщают следователю понятые.
— Да вы прям сыщики! Поступайте к нам на работу.
— Не, мы частным порядком. Как Шерлок Холмс.
Вот такой прилет.
Следственная группа закончила работу и собирается уезжать. Я спрашиваю, когда все же вывезут останки — негоже тому, что осталось от человека, так лежать.
— А вам руки нужны? — спрашивает следователь.
— В смысле?
— Фото рук? Они за забором просто. Улетели.
— Нет, — говорю я. — Мне не нужны фото рук.
— Вы можете написать, что там на руке на одной татуировка, по ходу, армейская — группа крови, то-се… Может, опознает кто. Личность погибшего ведь пока не установлена. А «Тюльпан» (похоронная служба. — прим. «Ридуса») когда приедет — мы без понятия. Им-то уже торопиться некуда…
Надпись на стене неподалеку от места трагедии.
Уезжают понятые, за ними следователь с экспертом. На остановке, где утром убило человека, останавливается маршрутка. Сажусь, плачу четырнадцать рублей.
Люди в автобусе обсуждают очередное трагическое происшествие: «На рыбалку с утреца шел, чи що… прямое попадание… вот судьба…»
Маршрутка проезжает пятьсот метров и глохнет. «Все, — говорит шофер. — Приехали. Возьмите свои четырнадцать рублей». Я беру свои четырнадцать рублей, выхожу, иду по улице Маркина к поселковому парку, где стоит скорбный солдат ВОВ со знаменем Победы, и вспоминаю речь шахтера Вадима: «Деды наши в гробу уже перевернулись сто раз! Они за пять лет полстраны и пол-Европы прошли, а мы восьмой год тут телепаемся…»
Сегодня Совбез, вспоминаю я. Как бы хотелось, чтобы этот бедолага, от которого только и остались ноги и руки с армейской татуировкой группы крови, был последней жертвой этой войны.