Многие годы, начиная с весны четырнадцатого, а скорее даже с украинского Майдана, часть российской интеллектуальной и творческой элиты демонстрировала своего рода избирательное зрение: там вижу, здесь не вижу.

Например, поднимая на щит «народное волеизъявление» на Майдане, эти люди отказывали в праве на подобное волеизъявление жителям Донбасса или Одессы, которых за это оказывалось правомерным обстреливать в собственных домах или жечь в общественных зданиях, как случилось 2 мая 2014 года в одесском Доме Профсоюзов.

Так было все восемь с лишним лет украинского кризиса, затем войны на Донбассе. В феврале этого года драматическим, но закономерным образом ситуация перешла в фазу масштабных боевых действий при участии ВС РФ. В ходе этих боевых действий гибнут в том числе мирные люди как в городах Донбасса, так и на территории подконтрольной Украине.

Удивительным образом теперь уже часть патриотической интеллигенции перенимает стиль своих многолетних оппонентов, заявляя что жертвы среди украинских обывателей, например — при ракетном ударе по военной цели в Виннице 14 июля этого года несущественны или, что эти люди виноваты сами.

Подобная мимикрия по известному принципу «убить дракона», когда противостоящий злу постепенно заимствует его черты, кажется мне очень тревожным признаком.

Понять это с человеческой точки зрения можно исключительно в логике механизма психологической защиты. Защиты от жестокой реальности происходящего, попытки сберечь перед ее лицом как собственную психику, так и души тех людей, кто по роду деятельности имеет отношение к постановке боевых задач и выполнению приказов.

Но вот какая штука. При всем ужасе войны люди, на ней находящиеся, как правило, не испытывают потребности защищаться от него бесчеловечностью. Писатель Марина Ахмедова назвала это смирением, я бы назвала своего рода военным дзеном.

Практически каждый из тех, кто находится в зоне боевых действий как участник или даже активный наблюдатель — журналисты и волонтеры — тоже не исключение, осознает и свою долю ответственности за происходящее.

Что же помогает людям принять эту ответственность, которая со стороны кажется нравственно не подъемной?

Да вот то самое смирение, ощущение себя лишь элементом масштабного и страшного процесса. Понимание того, что ключевые, возможно, события твоей жизни и жизней многих других людей, а также возможность и близость внезапной смерти являются лишь эпизодами огромной исторической драмы. Когда человек осознает, что драма эта, и война как одно из ее проявлений — не может быть ни правомерным, ни тем более нравственным явлением. Но, тем не менее, ощущает ее как явление закономерное, обусловленное как ходом предыдущих событий, так и самой природой вещей. Находясь внутри нее, он сам становится частью этой природы и подчиняется ее законам. В этой природе его и близких точно так же может убить или искалечить, не говоря уже о неизбежности слома привычного ему жизненного порядка.

Этот жестокий естественноисторический закон хорошо показан, например, у Льва Толстого, который как участник боевых действий, поручик артиллерии — того самого рода войск, который ответствен за жуткие смерти, в том числе смерти ненамеренные, познал этот закон на самом себе. Не идеализируя войну, Толстой показывает ее именно как природное по своей сути движение и столкновение человеческих масс.

И есть еще одна вещь, которую мыслящий человек, оказавшись среди военной бури, выясняет и принимает практически неизбежно. С одной стороны, он понимает, на что способен — и нередки случаи, когда реальность его возможностей оказывается выше собственных ожиданий, хотя случается и обратное. С другой — выяснив свои человеческие возможности, он примиряется с их ограниченностью. С тем, что для воина значит — невозможно победить всех врагов, для врача — невозможно спасти всех раненых, для журналиста — невозможно узнать и поведать всю правду, для политика — невозможно предотвратить все войны, или, тем более — все жертвы уже идущей войны.

В этой реальности становится ясно, что вопрос выбора, поставленный героем другого русского классика — стоит ли «высшая гармония» мира слезинки хотя бы одного замученного ребенка — перед отдельным человеком попросту не стоит. Попросту потому, что никто ему такого выбора не предлагал. Этот выбор вне его компетенции. В его компетенции — помочь конкретному человеку, взрослому или ребенку, оказавшемуся в беде, вне зависимости от его гражданства, происхождения, политических убеждений.

Когда я впервые попала в Мариуполь, это был конец марта — первые числа апреля этого года, жители разбитых кварталов накидали мне телефонов своей родни, которым надо было сообщить, что они — живы. А некоторым надо было и сообщить, что кто-то из близких — уже мертв. После, связываясь по мессенджерам с родней мариупольцев не только в республиках Донбасса или России, но и в Киеве, и в Прибалтике, где угодно, я готовилась к резкой реакции или даже обвинениям в свой адрес, как российского журналиста. И не услышала ни одного. Только человеческую благодарность за весточку о близких, после недель томительной неизвестности. В эти моменты для людей не были важны причины войны, кто в ней виноват и кто должен взять на себя ответственность. Они просто находились перед свершившейся реальностью и были рады любому, кто готов даже не помочь им, но хотя бы их в этой реальности сориентировать.

Мир человеческий устроен вовсе не по законам высшей гармонии или божественной справедливости; мы можем только стремиться к ним всем существом. Попытки все объяснить и на все навесить свои ярлыки — кто прав, кто виноват, кто достоин сочувствия, а кто потерпел «за дело», зачастую вводят нас в безнравственность вернее, нежели грех непосредственного участия в событиях, которые стали возможны благодаря комплексу причин, над большинством из которых мы не властны. Находясь в отдалении даже не от «театра военных действий», это определение отдает искусственностью, но от поля исторической драмы, у многих появляется искушение со-участвовать хотя бы радикальными суждениями. Эта понятная человеческая потребность то и дело оборачивается возгонкой ожесточения, которого в реалиях войны хватает и так; любой адекватный командир это ожесточение скорее купирует, охлаждая излишне рьяных и самонадеянных подчиненных.

То же еще в большей степени касается попыток построения «рая на земле» — вот они неминуемо влекут за собой слезы детей. Эта парадигма, по сути «инквизиторская», очень точно раскрыта в том же романе, герой которого сокрушался о выборе между высшей гармонией и слезинкой ребенка. Корень ее — в ложном понимании человеческой природы, укоренившемся в западной культуре, в иллюзии того, что природа эта поддается основательной переделке усилиями самого ее носителя.

«Дайте мне точку опоры, и я переверну Землю» — сказал Архимед Сиракузский. Невозможно изменить человеческую природу, опираясь на нее саму. Невозможно изменить закономерности войны, вытекающие из самой этой природы. Но невозможно, в то же время, и оправдать ее безвинные жертвы правотой любой из сторон или даже высшей логикой. Такое оправдание — вне нашей компетенции. Такого вопроса нам никто не задавал, не стоит и пытаться на него отвечать. Только скорбь и сочувствие — естественная реакция нормального человека, где бы он ни находился.

Больше интересных авторских материалов от Наталии Курчатовой относительно ситуации в Донбассе читайте в Telegram-канале «Возле войны».