В пятнадцать я очень любила дорогой глянец типа «Вог». Денег на него мне не давали, но это не мешало мне забирать ворох зачитанных журналов на каком-нибудь «важном» уроке, который мне легко давался и без зазрения совести читать.

Про читать — это, конечно, громко сказано. Я просто пересматривала заголовки и «выцепляла» идеи для ежедневного образа. Так просто было выдернуть из бабушкиного шкафа аксессуар, который в был в моде двадцать лет назад и назвать его «винтажем». 

Такой винтаж сохранился у меня до сих пор — я таскаю свой рабочий диктофон в чехле из-под очков, на котором есть значок олимпийских игр и выгравирован год моего рождения. Но больше всего мне нравилось читать эти умопомрачительные «истории успеха». 

Ну там девочка-подросток бежит в Голливуд, куда ее мчит по дороге автостоп, начинает работать барменшей, потом ее видит продюсер, приглашает на кастинг, а потом она мелькает в главной роли третьеразрядного фильма ужасов — и вот, наконец ее безумный талант актрисы и модели замечает главный режиссер будущего фильма-хита. 

И вот сейчас она сидит «в образе» перед журналистом и философствует о том, как она борется за права животных (изучает буддизм, выпускает коллекцию эксклюзивных украшений, читает Достоевского, открывает новые грани своей личности путем психоанализа) — ну, и прочее. А дальше приводятся банальные цитаты, как из фильма «Сумерки», претендующие на квинтэссенцию современной философской мысли. Слова девочки, которая подалась куда-то автостопом, а её отсутствие особо никто не заметил. 

Мне, подростку, это казалось легким и похожим на пошаговую инструкцию: вперед, к новым далям и успех тебя ожидает. Дали мерещились весьма размыто, но известность там очень присутствовала. К слову сказать, это приятие окружающих не было недосягаемой мечтой. 

Я вполне себе успешно организовывала досуг школы: вместе с одноклассниками мы делали дискотеки, школьные конкурсы, где я была заводилой. 

Но все равно мечта о признанности на более широком, глобальном уровне, меня не покидала. Это уже позже сформулировал наш преподаватель по журналистике: «Вы все, мягко говоря, фанатики» — сказал он будущим акулам пера. 

И действительно, дальше я наблюдала, как мои бывшие однокурсницы делали головокружительную карьеру в фейсбуке: фотографировались со звездами, делались редакторами радиостанций, привозили сногсшибательные кадры олимпийских Сочи. 

Хотелось тоже выкладывать какие-нибудь очень значимые с точки признательности и известности детали. Но их почему-то не было. Был, правда, звонок Дмитрия Дюжева как-то раз на паре. И мысли: «Вот это да, где он и где я?» 

Но что-то в этом положении дел меня немного смущало. И вот, что я поняла совсем недавно. Буквально сегодня. 

Все эти глянцевые истории были половинками потрескавшегося зеркала. Банальный монтаж без ключевых кадров. 

Модная дива, которая сейчас рассуждает, о том, что она хотела бы уехать на ферму и заниматься плантациями, плакала от одиночества в своем ковбойском городке, где пил пиво ее не состоявшейся папа. И даже мама, которая кишки рвала для дочери, работая стюардессой и приводя новых отчимов, не могла по-нормальному объяснить дочке, что такое семья. 

Как не могла девочка, ехавшая автостопом, не замечать и боятся взглядов водителей. Как не могла она и дальше не выслушивать скользких предложений, работая в баре той самой официанткой. 

Как отбивалась она от «агентов по театральному искусству» с сомнительными ролями. 

Как считала доллары «до последнего цента», снимая обшарпанный угол в Нью-Йоркском бандитском районе. А между первым поцелуем и последней модной фотосессией еще был еще бейби, и токсикоз, и девять месяцев, и роды. А потом ещё памперсы, колики, зубики — все радости одинокой мамы. Но это журналист галантно опускает, восхваляя творческие способность дивы, возводя их в абсолют. 

Все эти факты прочно уложились в голове — «я все это преодолела». Их даже можно красиво уложить в рамочку рассказа о философии, так красиво упакованной. 

Но за всеми этими рассказами только одно. Гипертрофированное одиночество. 

Это выливается в страсть к вещам, в стремление себя увековечить в духах, в одежде, пусть даже и не собственной марки. А еще это не угасающее чувство незаполненного детства, от которого хочется выть. 

Но что если этот фильм-жизнь отмотать назад? 

Отчего убегала девочка из ковбойского городка? Бежать можно только куда-то, а не откуда-то. Там, в том городке на соседней улицы остался хороший парень, как обещала бабушка без оглядки на Лану де Рей. 

Его «дива» уже никогда не встретит. Бегство от будничной реальности не даст заметить первую морщинку матери и ее усталый, но любящий взгляд, не увидит она как мама мирно спит, подложив руку по голову. 

Увидеть такого же уставшего отчима, который смотрит футбол, без пива — он только что заплатил последние деньги за колледж. Не посидит с давними друзьями в дивном местечке, где делают самые лучшие хот-доги в округе. Не дождется школьного бала и красивого платья, купленного на последние семейные сбережения. 

Не будет и встречи одноклассников — зачем ей пополневшие и бедные друзья, которые тем не менее, относятся к ней лучше, чем любая подруга-дива из ее окружения. Она не будет на крестинах, на свадьбах, на похоронах. То есть конечно будет, но на похоронах чужих и таких же одиноких людей. 

Не увидит прекрасный закат комнаты своего окошка — она потом разучится любоваться закатами. Уйдет и способность восторгаться свободой, когда подписано три контракта на фильмы. 

Живет ли она? Любит ли она вдыхать теплый летний вечер, смеяться, узнавать интересные секреты? Вряд ли. У дивы есть все, кроме прожитого соленого детства.