Сейчас многие усиленно спорят, хорошо или плохо было в СССР, лихими или унылыми были 90-е.

Спорить прекрасно, все равно никакой истины нет.

Для подростка и 1990-е с лазаниями по крышам высоток, с «Денди — новая реальность» были и остаются волшебным временем детства.

А для его мамы в громадных пластмассовых очках, в дешевой бижутерии, бегущей на работу, чтобы опять узнать о задержке зарплаты, перезанять немного на «ножки Буша», дешевые сосиски или картошку, усталой жарить на чугунной черной сковородке очередной нехитрый ужин себе и счастливому дитятке, — виделось все иначе. Сегодня, уверен, она автоматически голосует за Путина, при котором этот мрак немного развеялся и появилась тонкая иллюзия «стабильности».

Сейчас, правда, прозрения охватывают практически всех. Потому что 90-е ровным счетом никуда не делись, стали немного более изощренными, с паутиной ловкой лжи, еще более лицемерными и безжалостными. Но это я заговорился, пардон.

Мне выпала огромная честь проучиться только в одной-единственной школе, с первого по одиннадцатый класс. Это школа-интернат № 38 на улице Оршанской, которая недавно переформирована в Московский дипломатический кадетский корпус.

Поэтому огромное количество, да, пожалуй, все события, происходившие со мной с 1987 по 1997 год, так или иначе связаны с моей школой.

Все мои славные друзья тоже в основном оттуда, из интерната. Даже на переломе эпох, а то было время моей младшей и средней школы, она оставалась очень социальным объектом. Нас бережно сохраняли во флере уходящих традиций, водили на ненавистные «филармонии», исправно и в меру вкусно кормили завтраками, вторыми завтраками, обедами, полдниками и ужинами.

Я расскажу, надеюсь, еще много историй про это светлое время в школе, про друзей и учителей, про первую любовь и первую музыкальную группу, про ПАЗик дяди Васи и ловлю рыбок в аквариуме в кабинете химии старой ржавой фашистской каской. Но сегодня хотелось бы о другом.

Я выше сказал, что школа оставалась социальным объектом. И нас всех в ней пытались поддерживать. Чтобы было понятно, о каком времени я говорю, маленький штришок. Близился новый, то ли 1989, то ли 1990 год.

С первого по третий класс включительно мы оставались в школе, как в интернате, с ночевками, на 6 дней в неделю. Мы там жили. В честь близящегося праздника нас после ужина собрали на чаепитие, организованное учителями. И каждому «ашке» подарили апельсиновую жвачку, а «бэшке» — памятный сувенир, мохнатого гномика, с бородой.

Грош ему цена, этому гномику, конечно, так как он вообще напоминал дилдо, имея структурой деревянный цилиндр, обшитый материей с бородой и колпаком. Но насколько голодными и дикими мы все были в то время, что много «бэшек» тут же побежали менять игрушку на жвачку. И считали, что поменялись удачно.

Это, правда, кажется диким на фоне скуднейшего быта, вечно пустых прилавков, унижений, запретов и «линейки» советских товаров народного потребления, убогость и толчковый фасон которых заставлял советских людей и детей чувствовать себя априори и имманентно в полной заднице. Я был «бэшкой» и гномика не поменял, он еще долго пылился у меня в комнате.

А потом пошла череда гуманитарной помощи. После 1991 года школьную форму отменили, а вот денег и доступных товаров для детей было совсем немного и не у всех. Поэтому каждый ходил черт-те в чем. Какие-то кофты, жуткие свитеры, картонные брУки с пузырящимися коленями, все в катышках, джинсы Montana чудовищной расцветки, короче — полный абзац.

После 1991 года наш интернат немного реформировали. Если раньше оба класса, и «А» и «Б», жили в режиме полного пансиона, то теперь «ашки» учились как в обычной школе, оставались ночевать только «бэшки» — чаще всего те, кто жил далеко, у кого была неполная семья и т. д. Поэтому один из спальных корпусов, выкрашенных в желтый цвет, освободился. Он нам в дальнейшем очень пригодился. Но это другая история.

И вот в 1992 или 1993 году еще на уроках прошел по партам слушок, что сегодня нам будут раздавать гуманитарную помощь, пришедшую из самой Америки! После уроков нас поклассно учителя и воспитательницы водили в пустой корпус, где на третьем этаже каждая из бывших спален была заполнена картонными коробками с барахлом: кепки, майки, кофты, толстовки, олимпийки, штаны.

Все было чистым и пахло незнакомым нам запахом чистящих средств, который так характерен для одноэтажной Америки. Мы, как хомяки, зарылись в эти кучи, с громкими комментариями, беготней, суетой. Каждому разрешалось взять только две вещи. Довольные и счастливые дети Страны Советов, страны великого социалистического будущего, которая сдулась, как мыльный пузырь, на глазах у 19-миллионной армии членов КПСС, рылись и хватали ношеные империалистические вещи.

Я понимаю, что у американцев были самые светлые помыслы, когда они несли свои вещи на пункты сборов, но, с другой стороны, мне гадко, будто мы — самая сраная африканская провинция, с визгом расхватывающая дешевый трикотаж. А с третьей стороны, мне более всего обидно за взрослых наших учителей — интеллигентнейших, прекрасных людей, отдавших годы своей жизни детишкам, служению будущему, когда они вынуждены были смотреть на это унижение, дикарский блеск в глазах и повторять: только две вещи в одни руки.

Гуманитарная помощь была всегда крайне разноплановой и необычной. Нет, конечно, нам также выдавали наборы с банками яичного порошка, какие-то консервы из ада, крупу. Однажды зимой классе в 7-м или 8-м привезли целый грузовик зеленых бананов, и каждому досталось по 10 килограммов.

Естественно, мы, как люди творческие, не могли спокойно доставить их домой, дождаться созревания и съесть, подпитав организмы столь необходимыми в зимний период витаминами. Трое из нас, Граф, Савушкин и я, жили на Кунцевской улице, поэтому мы объединили усилия, нашли где-то санки и в пургу везли 30 килограммов бананов по всему району, тормозя машины на проезжей части, собирая выпадавшие из коробки гроздья на потеху землякам.

Дома килограмма зеленых бананов мы сожрали сразу. Было крайне невкусно, жестко и несладко, но от осознания возможности жрать столько бананов, сколько влезет, нас распирало от гордости. Ночь была страшной и мучительной. Были прокляты все бананы мира, рожающие их пальмы, находящиеся рядом обезьяны и туземцы, центр по выдаче гуманитарной помощи, Ельцин, шоковая терапия и Кашпировский, сериал «Моя вторая мама» и Московский вентиляторный завод.

Как-то в то же время в кабинет труда на первом этаже загрузили огромное количество коробок из-под обуви. В 1990-е с обувью была напряженка. Зимой — бесформенные воняющие сапоги «на меху», во все остальное время — какие-то полутуфли-полукеды непонятной конструкции, стоптанные и неизменно вонявшие.

Дело в том, что раздевалки у нас были в подвале, разделенные по классам и запиравшиеся на ключ. Подвал с завидной регулярностью заливало калом и водой из канализации, ключ найти было почему-то всегда сложно, поэтому отважным героям приходилось закатывать штаны, вышибать дверь в раздевалку и спасать плавающую обувь.

В общем, было крайне весело, что отражалось на общем запахе как в раздевалках, так и от обуви. И вот — аллилуйя! Откуда-то от щедрот капиталистических всем выдали новенькие белоснежные кроссовки в коробках. Счастью не было предела, аж дня полтора. Потом у меня просто отошла полностью подошва, кто-то сматывал обувку скотчем, и только у одного Графа кроссовки держались длительное время. Есть подозрение, что Граф каким-то макаром получил несколько пар одного размера и лихо менял их по мере оперативного расслоения на элементы.

Апофеозом гуманитарной помощи стала раздача упаковок «Херши Кола» по 6 полуторалитровых бутылок в каждой.

В какой больной голове в 1990-е родилась спасительная идея поить детей в школах «Херши Колой» — мне не ведомо. Напиток был гнуснейший по качеству и составу, и пусть рыжий Саша Лойе там не выпендривается! 

Году к 1996-му все устаканилось, подобные откровенно папуасские моменты приказали долго жить. Появилась какая-никакая нормальная джинса, всякие кожаные куртки, косухи, майки и балахоны с Горбушки. 

Три корпуса школы, выкрашенные в желтый цвет, повидали немало в конце 1980-х — начале 1990-х. Но я должен сказать, что работавшие там люди — учителя, воспитатели, нянечки, даже Марьиванна с неизменной беломориной во рту — сделали многое, чтобы проблемы большой страны, ее крушения, ее унижения, ее лихорадки обошли нас стороной. 

Сейчас-то непросто, постоянно переживаешь за семью, а тогда тем людям в ситуации полного раздрая и вакханалии приходилось выполнять спокойно свою работу по обучению и воспитанию детей. И делали они ее превосходно.