В эти дни, когда Алексей Навальный объявил голодовку в российской тюрьме, я вспомнил собственные голодовки. В Азербайджане, где меня семь месяцев держали в тюрьме за туристическую поездку в Нагорный Карабах.

Причиной голодовки были плохие условия содержание и грубейшие нарушения моих прав: отказ в праве на свидания, отказ в звонках домой, отказ в праве на адвоката, отказ в праве получать и читать литературу, запрет на чтение религиозной литературы (в Азербайджане в тюрьмах позволяется только Коран, а Библия или Тора запрещены), отказ в прогулках в тюремном дворике, отвратительное питание и многое другое.

Надо сказать, в любой голодовке есть несколько тактических составляющих, которые надо иметь в виду. И в каждом случае вопрос очень субъективен.

Если голодовку объявит, скажем, никому не интересный наркоман — он так и умрёт без всякой реакции тюремного руководства. Или в лучшем случае его скуют наручниками и через шланг будут вливать отвратительную тюремную баланду прямо в горло. Или просто жестоко изобьют и пригрозят изнасиловать и убить, если не начнет есть. Но это никому не нужный наркоман.

В моем случае все было иначе. Азербайджан мою историю настолько широко раскрутил на весь мир, что моя жизнь внезапно стала очень дорого стоить. Тем более Ильхам Алиев стремился устроить показательный суд: мол, вот что бывает с теми, кто посещает Нагорный Карабах.

Таким образом, мне было очевидно, что Азербайджан в какой-то мере сам стал моим заложником. Моя жизнь была для них очень важна — думаю, важнее, чем жизнь всех их многих тысяч осужденных, вместе взятых.

Моя смерть по любой причине привела бы не только к международному скандалу, но и к провалу собственно идеи Алиева с показательным судом. Этот факт давал мне серьезный карт-бланш на оказание давления на тюремные власти. Я знал, что они очень боятся, как бы чего со мной до суда не случилось. И я не ошибся в расчетах.

Голодовок я устраивал две или три. Точно уже не вспомню. И все они были чрезвычайно успешны.

В любой голодовке необходимо учитывать ряд факторов

Фактически складывалась такая ситуация, что о моей голодовке тюремное начальство узнавало последним. Либо из СМИ, либо по звонку из Министерства юстиции, где им, вероятно, орали: «Что за хрень у вас там с Лапшиным? Он должен дожить до суда, иначе нам всем кирдык персонально от Алиева!»

После этого ко мне прибегал в одиночную камеру перепуганный начальник тюрьмы либо его заместитель. Тут же забирали к себе в кабинет на беседу. Я был достаточно слаб к тому времени (все же почти неделя, как практически ничего не ел) и по мне было видно, что я сильно не в порядке. В этот момент я им объявлял, что голодаю уже неделю и прошу немедленного исполнения моих требований, которые заранее написал на бумаге.

Далее тюремное начальство по восточной привычке пыталось вести со мной «вокзал-базар». Они приносили мне чай, свежую пахлаву, уговаривали меня не дурить и поесть вкусную пиццу, специально для меня привезенную из города. Обещали решить все мои вопросы — «ты, главное, кушай и не делай глупости». При этом старались сохранять обычное самодовольство и понты: типа, я начальник — ты дурак. Но я видел, что они напряжены и эта ситуация им сильно не нравится. И поэтому понял, что вполне могу ставить им свои условия, что я и делал.

Хочу звонки домой немедленно, прямо сегодня. Они мне отвечали, что надо согласовать с министром юстиции. Нет проблем, я продолжу голодать, а вы не торопитесь и согласовывайте. Нет, такой вариант их не устраивает. То же самое: хочу адвоката, нанятого семьей, а не государственного, навязанного мне насильно — и тоже типа с адвокатом пока вопрос решается… Чудесно, не спешите, решайте, а я у вас тут умру от голода, и вы вылетаете со службы.

Я отказывался от чая, пахлавы, пиццы, шашлыка и всего того, что они мне ставили под нос прямо в кабинете у начальника тюрьмы. У меня создалось ощущение, что средний азербайджанский осужденный неспособен смотреть на еду и отказываться. Это основной инстинкт, который не позволяет им гнуть свою линию до конца. Поэтому их сильно удивляло, что мне не было дела до их еды и дружелюбных разговоров. Требую здесь и сейчас. Точка. Не хотите — голодаю дальше. Мой труп принесете на показательный суд.

И если первый месяц в Баку они откровенно издевались и держали меня как пса в клетке, насмехаясь и думая, что они пуп земли, то затем прогнулись и выглядели весьма неуверенными в себе. Я понял, что моя жизнь — это валюта, это инструмент. Но я также отлично понимал, что моя жизнь важна для них только до суда. После этого они могут меня элементарно убить. Что почти и случилось 10 сентября 2017-го, когда в камере на меня напали четверо мерзавцев.