Дзен
Телеграм
Россия продолжает рождать идеалистов, желающих постоять «за правду». Желание это, безусловно, похвальное, так как устремляет человека к Богу, который и есть источник правды. Однако подобное желание вступает в противоречие с действительностью, так как в нынешнем мире все меньше хотят слышать даже о правде, а тем более о Боге.
Тем самым «стоять за правду» в обществе, построенном на сознательном уничтожении правды, — занятие рискованное, особенно если человек не прибегает к защите Бога. Нелогично пытаться противостоять злу, надеясь лишь на свои силы. Помимо этого, существует еще ряд «подводных камней» для таких идеалистов, под чем подразумеваются прежде всего те субъекты, к которым они прилагают свои усилия.
В России ключевым таким субъектом является народ, над чьей судьбой горюют идеалисты и планы освобождения которого они куют. В данном случае тут самым показательным является идеология русского национализма, ставшая своего рода религией многих российских идеалистов.
Русские националисты за тридцать лет существования «демократической Российской Федерации» оставались малозначительным политическим фактором, и нужда в них возникала лишь при плановой правоохранительной работе в силовых структурах по предотвращению экстремизма.
Конечно, можно все это объяснять сыростью политических программ и незрелостью политических лидеров русского национализма. Однако стоит тут вспомнить историю революции и Гражданской войны в России. Ведь, вопреки пропагандистским штампам, противники большевиков представляли весь спектр политических партий и идеологий.
Но именно большевики смогли завоевать симпатии большей части русского народа, в первую очередь великорусского мужика-крестьянина. Тут ключевым было не насилие, а такая форма поведения, которая для мужика была родной и понятной.
Народничество
Именно это и способствовало массовому отзыву мобилизации в ряды Красной армии, развитию движения красных партизан в тылу белых, широкой поддержке коммунистов и комсомольцев в годы нэпа, поддержке сталинских чисток, коллективизации и индустриализации, как и тому, что Красная армия, как бы то ни было, сыграла ключевую роль в победе над Германией во Второй мировой войне.
Массовое сопротивление власти коммунистов в России было лишь в инонациональной, нерусской среде, в казачьих областях и на окраинах России. В центральной России мужик-великоросс советскую власть считал своей народной властью, а его потомки и ныне ее считают таковой.
В воспоминаниях Андрея Шкуро «Записки белого партизана» [1] описывается точка зрения, которая стала доминирующей в среде кубанских казаков с ходом гражданской войны.
«Первоначальная позиция черноморцев отнюдь не носила принятого ею позже стремления к полному разрыву с Главным командованием и не выдвигала проекта о суверенитете и полной политической независимости, или, как это именовалось, „самостийности“, Кубани. Эта идея была выдвинута позже, равно как и проект союза с петлюровской Украиной. Однако, несомненно, украинофильская тенденция была всегда близка черноморской фракции Рады.
Первоначальному плану черноморцев нельзя отказать в дальновидности и предусмотрительности. „Нам, казакам, — говорили они, — не по силам освободить вооруженной рукой всю Россию. Необходимо освободить казачьи области, установив в них правопорядок, провести в жизнь завоевания революции, создать оборонительную армию, заключить союзы — на федеральных началах — с Азербайджаном, Грузией, Арменией и горцами; создав таким образом сильное южнорусское государство, выжидать событий, служа красноречивым и соблазнительным примером для стремящейся к освобождению от большевизма России“.
Однако Главное командование, отгороженное от общественного мнения Особым совещанием, состоявшим в значительной части из людей (под председательством реакционера A. M. Драгомирова), не осмысливших факта происшедшей революции, упорно не хотело прислушаться к тому, что волновало общественные круги. Более того, Драгомиров относился прямо презрительно к членам кубанского правительства; это страшно озлобляло их, что, конечно, не могло идти на пользу общерусскому делу». [1]
Ведь, вопреки «антиказачьим» доводам многих нынешних историков, именно казаки были лучшими частями белых, не считая, конечно, офицерских добровольческих частей.
Согласно книге «Ледяной поход» [4], создание белой армии на юге России было положено генералом М. В. Алексеевым, прибывшим в Новочеркасск 15 ноября 1917 года. Алексеев, хотя и опирался в своих действиях на созданную им подпольную организацию, без покровительства атамана Войска Донского А. М. Каледина и его соратников ничего бы не смог сделать, так как его просто бы сразу арестовали в Новочеркасске «революционные силы».
Ни в Петербурге, ни в Москве, ни где бы то ни было, даже в центральной России, Алексеев не мог и подумать о том, чтобы приступить к созданию добровольческой армии, так как подавляющая часть населения поддерживала советскую власть.
Антибольшевистское добровольчество
На Дону, несмотря на сильное влияние красных, все-таки были более сильны традиции верности монархии и православию, и только поэтому Каледин мог покровительствовать деятельности Алексеева.
Созданная в декабре 1917 года Михаилом Гордеевичем Дроздовским 1-я отдельная бригада русских добровольцев численностью свыше тысячи человек смогла пройти маршем из города Ясс до Ростова-на-Дону, взять его с боем, затем вместе с донскими казаками разбить красных под Новочеркасском и в мае соединиться с остальными силами Добровольческой армии в станице Мечетинской [9]. Очевидно, что у Дроздовского не было сил противостоять красным, и, не получи он поддержки от казачества, его поход закончился бы неудачей.
В монографии Василия Жановича Цветкова «Белые армии Юга России. 1917—1920 гг.» [2] приводятся следующие строки: «„В рядах Добровольческой армии насчитывалось, как говорили, до 70% кубанских казаков. Наша военная ставка была на казачью силу“, — такую оценку давал армии глава Отдела пропаганды Особого совещания при ГК ВСЮР профессор К. Н. Соколов» [2].
Там же пишется: «Служба в рядах Добровольческой армии по-прежнему основывалась на „договоре“, а организованный вербовочными центрами приток пополнений позволял поддерживать численность офицерского состава на относительно стабильном уровне.
Так, по данным В. Е. Павлова, 1-й Офицерский полк в мае — июне 1918 года получил 100 человек из Екатеринослава, 30 человек из Александровска, 107 человек из Одессы, по нескольку десятков офицеров и добровольцев из Кременчуга, Бахмута и Павлограда (в результате из этих кадров в 1-м Офицерском полку был создан 3-й батальон).
Около двух тысяч человек выехало на Дон и Кубань из Харькова. Однако в сравнении с общей численностью офицеров, проживавших в этих городах (до нескольких десятков тысяч), подобные пополнения нельзя считать сколько-нибудь значительными».
Даже ближайший к району действий Добровольческой армии Кавказ (в частности, Минераловодская группа городов-курортов — Владикавказ, Ессентуки, Пятигорск и другие), где, по словам А. И. Деникина, «сосредоточилось много тысяч офицеров», на протяжении почти всего 1918 года практически не давал бойцов в армию: «Офицерство беспомощно подставляло свои головы под удары большевицких плетей или распылялось по станицам и аулам… и в последовавшей летом и осенью 1918 года вооруженной борьбе из двух, по крайней мере, десятков тысяч офицеров приняли участие лишь отдельные лица, небольшой отряд в 300—500 человек полковника Литвинова (позднее так называемый Терский офицерский полк, кадры которого весной 1919 года вместе со своим командиром были переброшены на Закаспийский фронт и составили основу формирования Туркестанской стрелковой дивизии) и два-три более мелких. Общерусского белого центра на Кавказе так и не сложилось».
Создание белого движения началось в Новочеркасске, столице Всевеликого Войска Донского, при поддержке донского казачества. Ни в Твери, ни в Вологде, ни в Орле, ни тем более в Москве (хотя там-то уж офицеров было побольше) белые поддержки не получили, и основную массу белых войск составляли казаки и добровольцы, но не крестьяне, о чем пишет историк белого движения Сергей Волков [10].
Идеология антибольшевизма
Стомиллионный русский мужик в своей массе поддерживать белых в ходе гражданской войны отказался. Если еще на юге России (на нынешней Украине), в Белоруссии и в Прибалтике (включая регион Пскова), на Урале, в Сибири, на Дальнем Востоке, как и на русском Севере, какую-то поддержку в среде русского сельского населения белые получить смогли, то в центральной России ее практически не было.
Крестьяне центральной России, которые в ходе Гражданской войны являлись ее участниками, в своей массе служили в Красной армии, которая, в отличие от белых, комплектовалась с самого начала согласно всеобщей воинской повинности, то есть по принуждению, что, как показала история, куда более действенный метод управления русским мужиком, нежели апеллирование к его самосознанию.
Основная же масса великорусских мужиков, мобилизованных в части белых, как писали историки белого движения, были не слишком боеспособными. В том, что кубанские и донские казаки так и не смогли удержать Воронеж против куда лучше вооруженных сил красных, виновен был Деникин, оказавшийся весьма посредственным военачальником, который и приказал казакам начать рейды в тылу противника, не обеспечив безопасность собственного тыла.
Кубанские казаки были правы полностью, с чем соглашался и Шкуро, что «самим казакам всю Россию не освободить», и поэтому надо было создать Южнорусское государство в освобожденных казачьих районах, заключив договоры о федерации с Грузией, Азербайджаном, Арменией и горцами. Далее выжидать событий, «служа положительным примером для остальной России».
Это был совершенно реальный план, основывавшийся на действительной обстановке. Очевидно ведь, что великорусский мужик большевиков воспринимает как своих, а белых — как чужих. Для чего в таких условиях было казакам обрекать себя на заведомо невыполнимую миссию, заключавшуюся в том, чтобы ради свергнутых дворян, безусловно, являвшихся русской элитой, рубить и стрелять великорусского мужика?
Эту позицию черноморцев поддерживал атаман Всевеликого Войска Донского генерал Краснов, который, воспользовавшись поддержкой Германии, получал оттуда оружие и боеприпасы, коими снабжал Добровольческую армию. Командование этой армии, в первую очередь глава Особого совещания А. М. Драгомиров, обвиняло всех казаков в сепаратизме. Между тем казаков обвинять в сепаратизме можно было в том случае, если бы они выступили против царской России. Но они выступили против революционной России во имя тех принципов, на которых почивала идея православной монархии. В среде казаков не культивировалась ненависть к «неказакам», иначе добровольцев с Дона и Кубани казаки бы выбили сами. У казаков лишь взыграл инстинкт самосохранения.
Логика же партизанской войны, которую вел Шкуро, говорит о том, что ему надо было прежде всего освобождать казаков и лишь потом, если будет возможность, помогать добровольцам. Ведь численность казачества была весьма ограничена по сравнению с численностью стопятидесятимиллионной России. Сергей Иванов в своей статье «Трагедия казачества» пишет: «Общая численность казачества в 1917 году составляла не менее 4,4 миллиона человек (по некоторым данным, шесть — семь миллионов).
В строю при этом было несколько больше 300 тысяч казаков. Общая же численность населения Российской империи накануне революции оценивалась в 166 миллионов человек, а Императорской армии — в 10—12 миллионов человек. Из общей численности казаков Донское войско насчитывало более 2,5 миллионов казаков, Кубанское — 1,4 миллиона, Терское — 250 тысяч. Общая численность Амурского, Уссурийского, Сибирского и Забайкальского казачьих войск составляла чуть меньше миллиона человек. Уральское казачество насчитывало более 150 тысяч человек, от которых после Гражданской войны не осталось и следа, что делает судьбу этого войска уникальной даже по меркам революционной России» [3]. Тем самым несколько миллионов казаков не могли бы удержать под властью куда более многочисленную центральную Россию, полностью подчиненную большевикам.
Город против села
Все — как белые, так и красные — авторы времен Гражданской войны рассуждают о причинах того, почему мужик русский не пошел за белыми, но то, что он пошел за красными, сомнению никто не подвергает.
Белые потому и проиграли, что массовую поддержку имели лишь от казаков, тогда как численность Красной армии к концу 1919 года составляла 3 000 000 человек, а к осени 1920 года — 5 500 000 человек [5]. Основную же массу в регулярной Красной армии составлял великорусский крестьянин, потому как Россия была тогда страной крестьянской, а Красная армия пополнялась мобилизованными из их среды.
Отдельные восстания против большевиков, как, например, в Ярославле и Ижевске, были просто исключением. Основная же масса великорусского крестьянства большевиков поддержала, а белых отвергла. Существуют десятки документов из архивов времен Гражданской войны, подтверждающие это, и нет причин им не доверять. Массовая поддержка крестьян и дала большевикам возможность нанести поражение армии Колчака в Поволжье и, соответственно, организовать там партизанское движение против белых. Тыл Колчака и поддерживающие его силы «интервентных» иностранных контингентов находились под ударами партизан.
Пролетариат на уральских заводах или на анжеро-судженских копях составлял в красных партизанских отрядах немалый процент, который в значительной части, если не в большей, был крестьянского происхождения. В центральном же регионе России поддержка большевиков была подавляющей, так что белые и не могли здесь организовать мало-мальски серьезных партизанских отрядов, так как не имели поддержки населения. Единственное место, где было массовое белое партизанское движение, — это территории казачьих войск на Дону, Кубани, Тереке, Урале, в Сибири, в Приморье, в нижнем Поволжье, где основу партизанских отрядов составляли в большинстве случаев казаки. Соответственно, лишь в казачьей среде эти отряды могли получать какую-то поддержку.
Попытка белых в лице генерала Родзянко и генерала Булак-Балаховича поднять крестьян Псковской губернии против красных закончилась неудачей. Дробов в книге «Малая война» приводит слова Родзянко: «Когда движение вперед, крестьяне встречают с распростертыми объятиями — идем дальше, а в нашем тылу те же крестьяне режут провода» [7].
Основную массу в белых «неказачьих» частях составляли добровольцы из городского населения. Это были добровольцы из городских образованных слоев, дворяне да относительно небольшая часть зажиточного крестьянства. Согласно книге «Ледяной поход», в Поволжье ведущее место занимал созданный в Самаре отряд добровольцев полковника Каппеля — 1-я Самарская добровольческая дружина, которая уже 21 июля 1918 года взяла Симбирск, а 7 августа совместно с чешским отрядом — Казань. После падения эсерского правительства в Самаре была разбита созданная им Народная армия. Отряд Каппеля с сибирским и уральским казачеством стал костяком армии А. В. Колчака.
Мобилизованные в армию еще при Директории, до прихода к власти Колчака, военнослужащие особой стойкости в боях не проявляли. Мобилизованные крестьяне нередко уходили к красным партизанам, исключением являлись опять-таки добровольческие отряды рабочих ижорских заводов [4]. На севере России в августе 1918 года было начато формирование славяно-британского и славяно-французского легионов, однако главной опорой белого движения стали офицерские дружины и крестьянские партизанские отряды, которые и составили костяк войск генерала Евгения Карловича Миллера — Северной добровольческой армии.
Мобилизованное в «северные стрелковые полки» население часто быстро сдавалось в плен к красным [4]. В истории гражданской войны в России известны, конечно, крестьянские партизанские отряды, выступавшие против большевиков, которые действовали в полосе действий Северного фронта (Архангельский фронт), в районах и долинах рек Онеги, Пинеги, Двины, и такие же крестьянские партизанские отряды, действовавшие в Уфимской губернии, — Народная армия Уфимской губернии, как и крестьянские партизанские движения в Псковском и Тамбовском уездах. В остальных случаях крестьяне, даже из числа зажиточных, проявляли мало интереса к белому движению.
Определенный процент крестьянства, в основном зажиточного, принял участие в партизанском движении уже после победы красных, но в данном случае самостоятельной роли крестьянское движение не имело, а следовало за казаками, офицерами и добровольцами из интеллигенции. Эти отряды опять-таки действовали в районах с большим процентом казачьего населения, где крестьянство в силу исторических и экономических особенностей было менее восприимчиво к пропаганде большевиков.
Следует признать, что в среде великорусского крестьянства большевики выиграли войну, и прежде всего благодаря успешной пропаганде.
Победа пропаганды над военной силой
Дробов приводит примеры партизанского движения в Самарской и Саратовской губерниях, давшего возможность красным еще до подхода регулярных частей Красной армии остановить белых уральских казаков. Таким же образом, с упором на сельскую молодежь, красные создавали партизанские отряды в центральных губерниях после прорыва туда казачьего соединения Мамонтова. Впрочем, случаи партизанской войны в том же Поволжье известны еще со времени революции 1905 года.
Лишь рабочие Ижевска и Воткинска массово и организованно поддержали белых [7]. Известно, что основную массу красных партизанских отрядов составляли крестьяне, и очень часто они создавались самостоятельно, без поддержки большевиков. Такие отряды создавались в Приморье, Енисейской губернии, на Алтае, в Кустанае, Кургане, что подтверждается массой фактов, которые предоставляет литература 1920—30-х годов. Согласно Старинову И. Г., с осени 1919 года в Сибири и на Дальнем Востоке действовали двести тысяч партизан.
На Украине под командованием Зафронтового бюро партизаны действовали в районах Донбасса, Днепропетровска и Херсона против частей Шкуро и Слащева. В тылу войск Деникина действовали сто тысяч партизан на Северном Кавказе и в Закавказье — пятьдесят тысяч партизан; в Архангельской губернии — двадцать тысяч партизан; на Дальнем Востоке — пятьдесят тысяч партизан [8]. В Сибири, согласно Дробову, действовали несколько фронтов красных партизан — Алтайский, Ангарский, Забайкальский и Уссурийский, и, как он писал, было не редкостью, когда целые волости выставляли свои полки с пулеметами, а то и с артиллерией [7].
В центральной России партизан практически не было, но вся масса крестьян была мобилизована в Красную армию, о чем подробно писал Тухачевский. Конечно, действия красных партизан представляли собою не слишком героическое зрелище.
Дробов М. А. приводит в своей книге строки из книги участника войны на Украине В. Затонского «Водоворот»: «Крестьянин-партизан с энтузиазмом воспринимает наши боевые лозунги периода разрушения старого строя, видя в нас желанных союзников в его борьбе с помещиками. Но, одолев последнего, желал одного: чтобы все чуждое ему, наносное (городское) оставило его в покое, ибо он желал быть хозяином на земле, которую он собственными усилиями исключительно, как ему казалось, отвоевал у своего врага. До мировой революции вооруженному, сознавшему свои силы крестьянину-собственнику не было дела» [7].
Крестьяне, получив помещичью землю, воевать просто больше не собирались, и их отряды были абсолютно не приспособлены к маневренной войне, да и не имели стимулов, ради чего было бы её вести. Такая же ситуация была в среде красных партизан в Сибири. Дробов приводит пример, как партизаны Канского уезда, где местные крестьяне создали пятитысячный отряд, поставили под контроль часть территории уезда, а после первых поражений просто разбежались, оставив до планируемого отхода в Минусинск всего триста человек в отряде. Славгородское восстание партизан было полностью подавлено одним налетом казаков Анненкова, которые расстреляли штаб партизан и крестьянский съезд. Так же поступали и алтайские партизаны [7].
Наконец, касаясь примера даже одних из самых на тот период организованных приморских партизан на дальнем Востоке, отряды которых вели уже широкомасштабную войну, организовывали налеты, засады, подрывали железные дороги, проводили террор с применением конно-пехотных отрядов, проводили рейды, Дробов описывает примеры анархии в их рядах.
Так, трехтысячный отряд Сергея Лазо (по свидетельству Дробова), по сообщению начальника его штаба, потерял связь с местным населением по очень простой причине: все местные участники партизанского движения просто разошлись по домам [7]. Однако, как бы плохо красные партизаны ни воевали, существует факт того, что русские крестьяне поддержали в своей массе идею коммунистической революции.
Особо массовой поддержка этой идеи была в среде великорусского крестьянства центральных европейских губерний. Контрреволюция в этих областях получила поддержку здесь лишь у небольшой части образованных классов, среди которых большой процент составляли те, кого большевики назвали «эксплуататорами».
Человеку свойственно в выборе между старым и новым неизвестным делать выбор в пользу последнего. Белое же движение, возглавляемое генералами и офицерами царской армии, пыталось восстановить точно тот же государственный строй, который был разрушен. В гражданской же войне надо не народ приспосабливать под свои идеи, а свои идеи приспосабливать к народу, точнее, к той его части, что и является базой для партизан.
Большевики это сделали, и великорусское крестьянство массово пошло за ними, ну а то, что потом этих же самых крестьян опять согнали в колхозы и совхозы — уже дело марксистско-ленинской диалектики.
Белые же, имея достаточно серьезную базу в лице казачества, наоборот, свой шанс упустили и стали организовывать свое движение в казачьей среде с позиций, привычных для столичной бюрократии и интеллигенции. Безусловно, это были серьезные программы, да вот только за их авторами не стоял «человек с ружьем».
Поражение национальной идеи
Казачество, являвшееся этим «человеком с ружьем», уже в 1920 году в белых разочаровалось. Десант генерала Улагая на Кубань из Крыма, как пишет Дробов, не вызвал ожидаемого белыми эффекта, а возникшая армия генерала Фостикова дальше мест своего базирования не вышла.
Атаман Краснов, являвшийся очень образованным человеком и потомком прославленного рода, имел свою точку зрения относительно великорусского мужика, считая, что тот стал полностью «большевизированным» и потому и выступал за создание казачьей государственности [7]. К сожалению, командование Добровольческой армии из-за неуместного честолюбия генералов и офицеров стремилось к невыполнимой задаче — походу на Москву, что в результате и привело к поражению всего белого движения. Ведь достаточно было посмотреть национальный состав Красной армии в 1920 году, большинство в которой составлял «великоросский мужик» [6].
Этому мужику советская власть была куда ближе, чем «самодержавие, православие и народность», и потому костяк командного кадра Красной армии и органов НКВД в 30-х годах составляли все эти же мужики, совершенно не собиравшиеся восставать против родной для себя власти.
Русский народ не собирался гибнуть в борьбе за Россию — престол Божий, какой ее представлял император Николай Второй, пострадавший со своей супругой — этнической немкой и со своими детьми за этот престол. Русский же мужик предпочел пойти, и то вполне добровольно, за создателями новой революционной России. Поэтому следует учесть исторический опыт и не пытаться освобождать тех, кому это освобождение не нужно.
Современное положение, при котором различные русские национальные «проекты» служат разнообразным «новым Азефам», подтверждает, что со времен гражданской войны мало что изменилось.
Что же касается идеи о России как о Третьем Риме, то сама идея о православном Риме возникла в Византии (Ромейской империи) и национальной не была. В Византии эта идея не была привязана к идее «греческого национализма», которого, собственно, тогда и не было, и означала роль императорского Константинополя как вселенского покровителя православия и Божьей правды.
Идея православного Рима не является национальной, и Третий Рим возник в Москве как в продолжательнице имперской политики Константинополя ради сохранения вселенских целей.
Если современному русскому народу цели императорского Константинополя не нужны, то смысла связывать русский национализм с идей Третьего Рима нет. Ведь если исходить из логики православного богословия, то создание православного Рима — дело Бога, а не народа, и если один народ не хочет служить этой идее, то Бог воздвигнет другой.
Список источников