Согласно результатам проведенного на днях опроса ВЦИОМ, большинство россиян (62%) считают важным, чтобы День отца (18 июня в 2017 году) был утвержден как официальный праздник. 

Казалось бы, что за дело людям до этого праздника и отцовства как такового, когда и так все предельно ясно: у ребенка должны быть отец и мать, одинаково крепко любящие свое чадо. 

Однако, как это часто бывает, все это справедливо лишь до поры, за которой начинается то, что уже сложно объяснить простыми словами. Понять всю хрупкость описанной выше идиллии и неопределенность возможных последствий, с которыми регулярно сталкиваются сотни любящих отцов, можно, только оказавшись в положении нашего героя, историю которого «Ридус» приводит как есть, без купюр и комментариев. 

Омич Станислав Гашнев встретил новость о готовящемся введении в России празднования Дня отца с иронией. Ведь он — лишь один из множества российских мужчин, которые на себе испытали цену декларируемому Конституцией и Семейным кодексом «равенству» мужчины и женщины, когда речь заходит об их собственных детях.

Всё не как в кино

«Я ни разу в жизни не сталкивался с нашей судебно-милицейской системой — и может, и не столкнулся бы, если бы не женился неудачно. Суды до того видел я лишь в американских фильмах, поэтому полагал, что суд — это место, где торжествует справедливость и закон. Сейчас я просто ужасаюсь, какой я был наивный дурачок», — рассказал «Ридусу» 46-летний мужчина.

Что «судам закон не писан», Гашнев начал осознавать с того момента, когда подал в суд заявление о порядке общения со своими двумя дочерьми, которым на момент развода было 8 и 11 лет.

«Естественно, перед этим я для порядка взглянул в закон, то есть в Семейный кодекс. Дойдя до пункта о равенстве родителей в правах и обязанностях, я полностью успокоился и решил, что так оно и есть, коли так написано, тем более это так очевидно. И написал заявление в суд», — вспоминает омский отец.

Гашнев был настолько уверен в том, что «закон обязателен для всех», что пропустил мимо ушей как предупреждения местного адвоката, так и экспертов-общественников из «Межрегионального отцовского комитета» (МОК) о том, что при сложившейся в России практике обращение отца в суд с требованием восстановить права детей на общение с обоими родителями равносильно правовому самоубийству.

Ведь Станислав требовал всего ничего: дать его дочкам возможность проводить со своим отцом несколько недель во время школьных каникул.

Весь мир — театр

А дальше начался театр, в котором все играли по заранее и не ими написанным ролям. Все, кроме истца.

«Молодая судья была настроена миролюбиво. Бывшая жена тоже явилась в образе ангела. Скромная, глаза в пол, такой паинькой я ее сроду не видел. Я уже почти настроился на мировое соглашение», — вспоминает омич.

А затем, по всем правилам театра Станиславского, ружье на сцене выстрелило.

«В середине заседания дверь зала с грохотом распахнулась, и в комнату с шумом ввалилась какая-то женщина и с ходу начала боевые действия. Идиллия была разрушена в момент. Оказалось, это была представительница органов опеки и попечительства. И мою жену как подменили. Получив такую „огневую поддержку“, она стала описывать свои душевные муки, которые она испытывала все восемь лет нашего брака. Особенно она живописала тот „садизм“, который я проявлял к детям, заставляя их ложиться спать вовремя. Опека и судья удовлетворенно кивали, видя, как ответчица исправно отрабатывает режиссерские указания», — говорит Гашнев.

Но это были цветочки. Ягодки начались, когда в зале стали зачитывать показания… самих малолетних детей.

То, что детей принуждали отрекаться от отцов в годы сталинских зачисток, осуждают, кажется, даже сами сталинисты. Но в судах «демократической» России эта практика цветет пышным цветом.

«Я уж не знаю, как там они обрабатывали 8-летнего ребенка, но она, глядя чужим тетям в глаза, послушно отвечала на наводящие вопросы, что папа плохой, папа над ним издевался и, вообще, она папу боится. То, что сделали с моим ребенком всего за три месяца, как его мать не давала нам общаться, — это прямое психическое насилие над малолетним», — убежден Гашнев.

Это был момент, когда он пожалел, что не прислушался к советам опытных людей из МОК, признаётся отец.

Трехпроцентное «равенство»

Последним гвоздем стало заключение психолога, предоставленного ответчиком (то есть, по сути, опекой), из которого следовало, что по анализу детского рисунка видно, что у девочки нет «психологического контакта» с отцом. И заключение врача, что ездить к отцу вредно по причине… слабых легких у ребенка.

Странно, что в заключении не было упомянуто, что цвет волос отца вреден для детских глаз.

Решение суда «разрешить детям видеть отца два раза в неделю в доме матери и в ее присутствии» не удивило никого, кроме самого отца. Потому что хотя формально в России нет прецедентного права, суды обязаны придерживаться «единства решений». А это значит, что однажды заведенное правило давать отцам 3% времени на общение с детьми, а матерям — 97%, применяется автоматически.

По сути, судьи на своих компьютерах просто нажимают две клавиши — copy и paste. И судье нужно иметь особое гражданское и профессиональное мужество, чтобы принять решение, выпадающее из общепринятой системы. А какая у судьи может быть личная мотивация, чтобы нарушать сложившийся порядок вещей? Ведь дети, которых она «делит», для нее чужие.