— Звание? — спросил у меня на входе человек в форме.

— Ваше?

— Ваше!

— Моё? Пацан, — легкомысленно ответил я. Увидел, что мою шутку не оценили, пояснил, — Я не служил, мне документы забрать надо. Я прошёл, назвал свою фамилию человеку, сидящему в будке, и тут началось. Оказалось, я в розыске. Искали меня — искали, не нашли, а тут я сам пришёл.

Военком, немолодой и невысокий армянин, строгим голосом велел мне сесть подальше от его стола.

— Знаешь, почему?

— Знаю, — подумал я, — потому что от тебя перегаром пахнет с утра, — и изобразил внимание на своём лице.

— Потому что был тут один такой дерзкий, тоже служить не хотел, пришлось его проучить. Садись на стул у двери, вот смотри, что с ним стало. И протянул мне пачку фотографий, где дерзкий пацан был запечатлён на суде вместе с плачущей мамой. Я был впечатлён креативом.

— И где ты был? — спросил военком.

Я честно сказал, что какое-то время употреблял наркотики, жил антисоциальной жизнью, но теперь всё в прошлом, я готов стать полноправным членом общества, и мне нужны документы, чтобы получить новый паспорт. Старый у меня украли.

— Наркотики это плохо.

— Плохо, — согласился я.

— В армию могут не взять. — Я вздохнул. — И права не получишь.

— Если деньги на машину будут, то и на права найдутся, — опять глупо пошутил я. Мне было всё равно. Я не автолюбитель. Равнодушен к машинам. Абсолютно.

— Давай скажем, что ты жил у бабушки в деревне, — предложил он.

— Я не жил у бабушки в деревне, я жил в городе, в десяти минутах ходьбы от вашего военкомата. И я решил, что больше не буду говорить неправду. Совсем. Это грех. Я был христианин-неофит, горел желанием поделиться верой и засвидетельствовать изменения, произошедшие со мной. — Так что пишите, как есть.

— Надо заплатить штраф, — выдохнул укротитель дерзких пацанов. И назвал сумму. Я сказал что понимаю, готов, и засобирался в «Сбербанк».

— Можно не ходить, — устало сказал он. — В «Сбербанк» можно не ходить. У нас тут в кабинете карандашей не хватает и резинок стирательных, и бумаги, много чего ещё не хватает, в общем, можешь мне штраф отдать.

Я, как дипломированный преподаватель изобразительного искусства, посочувствовал нехватке карандашей и резинок и передал ему деньги.

— Не меченые? — спросил военком, просветлел лицом, выписал мне какую-то бумажку, сказал, куда и когда мне надо прийти, и засобирался, наверное, за карандашами.

На следующее утро, размышляя о том, что я, скорее всего, дал взятку, а это грех, помолившись, поехал на медосмотр.

— Призывник? — спросил на входе человек в форме.

— Не знаю. Я по флаеру, сам смотри, — и сунул служивому бумажку от военкома. Cлушая испуганные разговоры школьников («он спросил, кому тут деньги заносить, а ему сразу кирзачи дали и в стройбат оправили»), я разделся до трусов, взял свои бумаги и пошёл по врачам.

— Наркотики употребляли? — спросила первая женщина-врач. Наверное, нарколог, — подумал я.

— Девяностые были, все тогда употребляли. Ну, почти все. Время такое было, — я попытался начать общение на позитивной волне.

— Какие наркотики употребляли?

— Вам всё рассказывать?

— Всё. Она приготовилась записывать.

Так как я решил говорить правду и только правду, я рассказал всё. Или почти всё, потому что она меня прервала со словами: «в армию вам, скорее всего, не надо», и сделала какие-то пометки в моих бумагах. При этом многозначительно добавила: — Пока карандашом, потом ручкой напишу.

— Это всё в прошлом, — уверенно сказал я и начал вести себя так, как в моём представлении должны вести себя люди, никогда не употреблявшие наркотики — с неиссякаемым оптимизмом в голосе и огоньком в глазах.

Следующая женщина-врач, сидевшая за соседним столом, спросила, как моё настроение, всегда ли я такой жизнерадостный, и были ли у меня травмы головы. Наверное, психолог, — решил я.

— Были, — ответил я максимально бодро.

— И в результате чего у вас были травмы головы?

Я излучал счастье и добавил в голос немного сожаления о бездумно потраченных годах юности.

— Не находил взаимопонимания с работниками правоохранительных органов.

— Сознание теряли?

— Терял, конечно же.

— Лежали?

— Лежал.

— Где лежали?

— Где терял, там и лежал, — вопрос показался мне глупым.

— В больнице лежали? Выписки есть?

— Лежал после допроса, чтобы показания признали недействительными, но меня выгнали за нарушение режима и выписку не дали. Я был полон желания жить по-новому.

— Всё понятно. Врач номер два повернулась к врачу номер один и о чём-то с ней поговорила на особом медицинском языке. Я понял только, что первая скорее всего права и что-то у меня такое есть. Я огорчился. Коротенько рассказал им про Христа и про то, что вообще-то я работаю дизайнером и у меня всё хорошо. Даже сигареты не курю.

— А вы хотите служить в армии? — уточнила женщина в белом халате.

— Готов защищать страну, я хорошо стреляю, всё детство провёл в тирах, у меня даже своя «воздушка» была. Подумав секунду, уточнил:

 — А строить дачи генералам я не готов. Мой друг служил в стройбате. У них периодически кто-то падал с крыши или от чего-то (по официальной версии) засыпал в бетономешалке. Чтобы им не было от такой жизни очень грустно, они кололись водкой и ели собак. — В стройбат я не хочу, а в спецназ меня, наверное, не возьмут, по возрасту уже не подхожу, мне ведь двадцать шесть уже. Я подумал, что каждый нормальный ненаркоман должен хотеть служить как минимум в ВДВ.

— Точно, — сказала врач номер два своей коллеге, — Вы совершенно правы. И написала в моих бумагах что-то карандашом.

Я зашёл в последний кабинет, где уже собрались врачи, военные и один милиционер.

— Привет.

— Доложить по форме! — заорали мне в лицо.

— Я гражданский, — напомнил я и прочитал текст, на который мне указали. По щучьему велению, по вашему хотению, призывник такой-то явился — не запылился — и всё в таком духе…

Дальше было скучно. Главный человек в погонах кричал, что таких, как я, надо расстреливать. Милиционер спрашивал, где я скрывался. Врачи говорили, что у меня нашли ещё что-то, из чего я сделал вывод, что наркотики не пошли на пользу моему здоровью.

— Если мы вам отдадим документы, вы когда встанете на учёт по новому месту жительства? — спросил у меня ценитель карандашей и стиралок, когда я опять приехал в военкомат.

— Завтра. Или послезавтра. Я твёрдо решил больше не спонсировать его страсть к канцелярским товарам.

Мне отдали все мои бумаги из военкомата, я подумал, что их можно сжечь и потеряться надолго. Но для того, чтобы вернуться в Москву, мне по-прежнему был нужен новый паспорт.

В армию меня так и не взяли.