Житель Челябинска Александр Смольников десять лет прожил в школе-интернате № 9 для детей-сирот с нарушениями интеллекта. После выпуска он прошел медкомиссию в военкомате, и его признали психически здоровым. Сейчас мужчина через суд требует 700 тысяч рублей у Областного центра диагностики и консультирования, направившего его в интернат. Александр рассказал «Ридусу», что пережил в особенной школе.

«Это мама, я должен ее любить»

Расскажите, как вы оказались в интернате.

— Когда мне был примерно год, меня положили в больницу, но почему-то не забрали. Я попал в дом малютки, потом в дом ребенка, в детский дом. Когда мне было пять лет, родителей лишили родительских прав. Пришло время решать вопрос со школой — я прошел комиссию Областного центра педагогики и консультирования. Там у меня нашли расстройство поведения и рекомендовали для пребывания интернат для детей с легкой умственной отсталостью.

А за что родителей лишили прав?

 — Из-за алкоголя. Да, наша мать пила. Она умерла рано, в 40 лет. Может, из-за алкоголя, может, из-за отца. Он тоже пил, бил ее, дубасил, но она почему-то очень его любила, жить без него не могла. Она навещала меня в детдоме. Может быть, и смогла бы нас воспитать, но не могла с ним расстаться. У нас и бабушки были хорошие, и дедушки. Приносили нам продукты, а наш отец продавал их за бутылку водки. Я ее не осуждаю. Это моя мама, она дала мне какую-то жизнь, я должен ее любить.

Отец у меня умер через пять лет после нее, но я его знать не знаю, помнить не помню. Дедушка хотел нас взять под опеку, но ему не дали, сказали, что он уже старенький. В итоге с ним осталась только старшая, Наташа. Потом она взяла младшую сестру под опеку. А мы с братом остались в детдоме. В интернат попал только я, хотя по закону нельзя было братьев разлучать.

Когда я был в детдоме, меня хотели усыновить американцы. Все документы уже были собраны. Но нужно было согласие матери. Она не согласилась, думала, меня продадут на органы. Ее предупреждали: «Если ребенок останется в России, он будет страдать. Понимаете, у него жизнь потеряна будет». Но она говорила: пусть ему в России будет тяжело, зато останется жив. Ну, кто знает, как бы все сложилось? Может быть, я бы попал в хорошую семью. А некоторые у нас попадают туда, где русских детей бьют.

Что было на той комиссии, которая нашла у вас расстройство поведения?

— Я сам ничего не помню. Старшей сестре сказали, что мне дали карандаш и просили нарисовать то ли палочки, то ли треугольнички. А я бросил карандаш и не стал рисовать. Им этого оказалось достаточно, они не стали вникать, не думали, что ребенок мог, например, испугаться.

Ну а вообще, чтобы поставить диагноз, рекомендации этого центра недостаточно. Ребенка нужно положить в психоневрологическую больницу для обследования. В пять лет мне это не сделали, положили только в 12 лет. Там пичкали психотропными лекарствами. Я там лежал два с половиной месяца, хотя для обследования достаточно двух недель. Они специально держали по два-три месяца, чтобы, так сказать, закрепить эффект.

И как эти лекарства действовали?

— Сами понимаете, как эти лекарства действуют. Вызывают заторможенность, сонливость. Человек рот открывает, слюни текут. Начинаешь делать все, что тебе скажут. Потом я начал падать в обмороки. Один раз ко мне пришла тетя, я к ней вышел и упал. Ей сказали: «Не переживайте, все нормально».

«Кладите ребенка в психушку»

Как вам жилось в интернате?

— Было всякое. Конечно, были и хорошие воспитатели, но некоторые относились плохо — могли побить палками. Выставляли на линейке, унижали нас морально. Говорили, что мы дебилы, дегенераты, наше будущее потеряно, мы никому не нужны. Кого-то выставляли голышом к забору. Еще было правило — с каждого стола по две котлеты отдавать воспитателям. Мы отдавали, друг с другом делились половинками.

Все это продолжалось до подросткового возраста — примерно лет до 15, потом прекращалось. Видимо, воспитатели боялись, что им отомстят. На самом деле были случаи, кто-то из выпускников детдома нападал на воспитателей, наносил им увечья. В принципе, я их могу понять. Это очень сильно запоминается.

Школа-интернат № 9 Челябинска

Вы пробыли в интернате десять лет. Неужели не пытались никуда обращаться?

— Я не имел права никуда обращаться. Наши интересы представлял опекун — директор школы-интерната. Воспитатели пытались, но не могли ничего сделать. Я сейчас общаюсь с некоторыми педагогами. Они говорят: «Знаешь, Александр, если к нам поступал ребенок и мы видели, что он нормальный, мы начинали писать [в Областной центр диагностики и консультирования], что ребенок не подходит под наш формат обучения. А в центре, наоборот, отвечали: „Кладите ребенка в психушку“».

Воспитатели говорили, что в интернате обязаны были меня принять, потому что направление выдавало Управление образования города Челябинска, суд решил его привлечь в качестве соответчика. А путевка выдавалась на основании решения центра. Когда я попытался выяснить, кто это решение вынес, я обратился в областной центр, в районные — Ленинский, Курчатовский, Калининский — предположительно, туда, где я мог бы проходить комиссию. Они для суда предоставили справки, что я у них комиссию не проходил. Где я ее проходил? Кто мне сделал эту запись?

Как-то я звонил в одно из районных отделений, и сотрудница проговорилась: «Александр, в то время, когда вас определили в интернат, у нас фактически стояла задача не поставить диагноз, а обеспечить наполняемость учреждений детьми». Понимаете, чем больше детей — тем больше денег! Управление образования на этом хорошо заработало. Федеральные деньги шли очень большие на каждого ребенка. Представляете, сколько судеб уже погубили? Кто-то покончил с собой, кто-то попал в тюрьму. Очень маленький процент тех, кто выжил, работает и пытается чего-то добиться.

В интернате вас осматривали врачи?

— В интернате была система — ребенок дважды проходит комиссию: в 12 лет и перед выпуском. Сейчас я вам расскажу, как она проходила. Комиссия сидела в приемной, у соцпедагогов. Им давали личное дело воспитанника. Его, конечно, писали воспитатели, и писали что душе угодно — всякую чушь. Комиссия читала эти бумаги и штамповала диагнозы. Задавали пару глупых вопросов: какого цвета небо, какого цвета цыпленок. Ребенок, конечно же, я предполагаю, замыкался. Семь лет я находился в интернате под жестким прессингом, я уже начал всего бояться. Плюс меня еще держали в психушке два месяца. Пичкали уколами, таблетками — и всё, пожалуйста. Ты у нас больной. Хочу подчеркнуть, многие дети до сих пор находятся там без клинического диагноза.

На медкомиссии военкомата оказалось, что вы здоровы?

— Да, я полежал в психдиспансере от военкомата. Уже никакие таблетки мне не давали. Сказали, что психически здоров, выдали военный билет. Написали «ограниченно годен», но это из-за астмы.

Штукатур, швея и мерчендайзер

У вас есть среднее образование?

— Нет. У меня есть свидетельство об окончании школы-интерната определенного вида. Фактически это 4—5 классов. Нас учили немножко писать, немножко считать. Была настолько облегченная программа… Сейчас один мой хороший приятель обучает меня основам русского языка. Я ведь даже не знал, что у нас в языке есть междометия, местоимения, как оформляется прямая речь, речь автора. Это же так интересно! Сейчас стараюсь заниматься, потому что надо жить, общаться с людьми.

А после интерната я поступил в техникум. Нам можно было получить только две специальности: штукатур-маляр и швея. Я получил обе — надо как-то жить. С 18 лет учился в техникуме и работал — продавцом, грузчиком, разнорабочим. Нужны были деньги. Теперь список специальностей расширили до плотника и оператора АЗС.

Александр Смольников: «Надо как-то жить, общаться с людьми»© vk.com

Сейчас вы работаете мерчендайзером? Вас легко приняли?

— Да, потому что эта работа не требует особого образования. Но мне хотелось иметь выбор, понимаете? Сейчас я даже не знаю, чем бы я хотел заниматься. Стараюсь изучать право, чтобы иметь возможность себя защитить. Это будет не лишним.

А вообще сейчас мне дома нужно сделать ремонт. Многие думают, что дети-сироты у нас в деньгах купаются, что им всем квартиры выдают. Мне не дали, потому что осталась доля от родителей. Я выкупил долю у сестры, брат умудрился свою долю продать каким-то мошенникам, я решил у них выкупить, только сейчас кое-как расплатился. Хочу строить свою жизнь.