На Западе же, напротив, Византия стала синонимом коварства и порочности.

И оба определения верны.

Никогда и нигде не было более сложного и многогранного государства. Оно оставалась вселенной, даже когда являло собой один единственный город в океане врагов. Византия одновременно ратовала против недругов своих и жестокостью, и коварством… И молитвой.

Но эти составляющие вовсе не были в лицемерном согласии друг с другом, они непрерывно боролись между собой. Имперское величие постоянно оспаривалось мятежниками и жестко обличалось святыми. И в этой непрерывной внутренней распре, постоянно ведя внешние войны, сразу на нескольких фронтах, она явила пример самой долговечной империи в известной нам истории.

Уникальность Византии — немыслимо скоростные для Средних веков «вертикальные» лифты, способные конюха вознести в императоры.

Она была «два в одном» — неслиянно и нераздельно существовали ужас кровавой, порочной реальности и вершины святости. Это проявилось еще в личности самого Константина Великого. Но он основал город. А вот, воистину основателем Империи новой, хоть по названию и Ромейской, но уже не Римской по сути своей, полностью воплотившим в себе самом, ее сложность и парадоксальность стал Юстиниан. Тоже Великий. Который, опять же, множится на два своей фантастической супругой Феодорой.

Все началось с его дяди простого иллирийского (из современной Хорватии, видимо, родом) крестьянина по имени Юстин. Он в компании с двумя приятелями босой пришел в Константинополь искать счастья. И нашел корону…

В русских сказках такое нередко бывает с Иваном-дураком. В реальности на Руси такое никому из попробовавших дерзнуть «дураков» не удавалось. А в Византии — то и дело.

Вот, взять карьеру Юстина. Пошел в солдаты. Дослужился, благодаря исключительно природной смекалке и отваге до командных должностей. И когда вдруг резко (как всегда и бывает) открылось «окно возможностей», не растерялся.

Умер император Анастасий. Юстин уже занимал тогда пост начальника телохранителей василевса. У покойного были племянники, которые могли претендовать на трон. Но ловкий евнух Амантий задумал возвести на него некоего Феокрита. И чтобы, все прошло ровно, задумал подкупить имперских телохранителей, для чего и выдал Юстину внушительную сумму.

Но, тот, будучи «Иваном-дураком», но совсем не дебилом, раздал деньги от своего имени и выдвинул собственную кандидатуру на вакантный пост. Человек он был известный и среди элиты, и в народе. И ни у кого не вызывал аллергии, в отличие от мутного ставленника евнуха.

И вот, 10 июля 518 г. Юстин был коронован. По словам Феофана, василевсом стал «царь благочестивый, строгий и многоопытный муж, начавший служить с простого воина и возвысившийся до сенатора… и был во всем любезен, как пламенный любитель православной веры и муж, опытный в деле военном». Но при всей своей благочестивости, он немедленно казнил пронырливых Амантия и Феокрита.

Характерно, что император, так до конца своих дней оставался совершенно неграмотным. И документы подписывал с помощью специального лекала.

Его племянник Юстиниан, напротив, получивший отменное образование, заранее, при помощи партии венетов и другими способами, обеспечил свою безальтернативность как наследника.

И в 527 году, дождавшись вполне естественной кончины дядюшки, принялся править. Юстиниан был человеком совсем другого сорта. В нем сочеталось, казалось абсолютно невозможное.

Прокопий Кесарийский, секретарь полководца Велизария, когда последний оказался в опале, преисполненный обиды, писал о Юстиниане: «необычайное сочетание глупости и низости… человек коварный и нерешительный… полон иронии и притворства, лжив, скрытен и двуличен, умел не показывать своего гнева, в совершенстве владел искусством проливать слезы не только под влиянием радости или печали, но в нужные моменты по мере необходимости. Лгал он всегда, и не только случайно, но дав торжественнейшие записи и клятвы при заключении договоров и при этом даже по отношению к своим же подданным».

Но тот же Прокопий признает, что Юстиниан был «одарен быстрым и изобретательным умом, неутомимый в исполнении своих намерений». Кроме того, он был чрезвычайно доступен для просителей и посетителей. В силу того, что спал он очень мало, то чуть ли ни круглосуточно готов был лично разбираться и с государственными и чьими-либо частными вопросами.

Все тот же желчный Прокопий признает: «приняв власть над государством, потрясаемом [волнениями] и доведенным до позорной слабости, увеличил его размеры и привел его в блестящее состояние, изгнав из него насиловавших его варваров. Император с величайшим искусством сумел промыслить себе целые новые государства. В самом деле, целый ряд областей, бывших уже чужими для римской державы, он подчинил своей власти и выстроил бесчисленное множество городов, не бывших ранее.

Найдя веру в Бога нетвердой и принужденной идти путем различных вероисповеданий, стерев с лица земли все пути, ведшие к этим колебаниям, он добился того, чтобы она стояла теперь на одном твердом основании истинного исповедания. Кроме того, поняв, что законы не должны быть неясными вследствие ненужной их многочисленности и, явно друг другу противореча, друг друга уничтожать, император, очистив их от массы ненужной и вредной болтовни, с великой твердостью преодолевая их взаимное расхождение, сохранил правильные законы».

Кодекс Юстиниана на века стал основой юридических норм империи. Он же провозгласил принцип Симфонии Светской и Церковной власти. Другой вопрос, что реально он так и не был никогда воплощен в жизнь, в силу невозможности сего. Однако сам принцип предопределил развитие не только самой Византии, но и России.

Он был одержим идеей возрождения Римской империи во всей ее мощи. И действительно, его полководцы отвоевали у готов Италию, у вандалов — Северную Африку, у персов — области на востоке. И наконец, именно он задумал и реализовал величайший архитектурный проект Православия — Храм Святой Софии.

И во всех его делах и начинаниях самым верным его сподвижником была жена его императрица Феодора. Она была личностью, пожалуй, не менее выдающейся, одаренной несгибаемым характером и поражающими воображение страстями.

Рано лишившись отца, который работал в цирке — присматривал за зверями — она вместе с матерью и сестрами лишилась и средств к существованию. Проблему эту она с детства буквально начала решать проституцией. Благо, что все признавали ее красоту и очарование. И это была не какая-нибудь Сонечка Мармеладова. Ни малейших нравственных страданий, напротив — предельная увлеченность любимым делом.

Прокопий сообщает:

«Была она необыкновенно изящна и остроумна. Из-за этого все приходили от нее в восторг. У этой женщины не было ни капли стыда, и никто никогда не видел ее смущенной, без малейшего колебания приступала она к постыдной службе…

В самом деле, никто не был так подвластен всякого рода наслаждениям, как она. Ибо она часто приходила на обед, вскладчину сооруженный десятью, а то и более молодцами, отличающимися громадной телесной силой и опытными в распутстве, и в течение ночи отдавалась всем сотрапезникам;

затем, когда все они, изнеможенные, оказывались не в состоянии продолжать это занятие, она отправлялась к их слугам, а их бывало порой до тридцати, спаривалась с каждым из них, но и тогда не испытывала пресыщения от этой похоти».

Какая тут «Нимфоманка» Фон Триера? Какой тут даже современный хардкор? Здесь еще дикое буйство античности по полной программе проявляется…

И вот, в такую даму без памяти влюбился Юстиниан, еще будучи наследником. Известную всему Константинополю блудницу он возвел в сан патрикии и женился на ней.

Впрочем, надо отдать должное Феодоре — после свадьбы даже самые последовательные и бдительные недруги не смогли уличить ее в измене. Как впрочем, и Юстиниана.

Феодора была абсолютно беспощадна к врагам. Любой, вставший у нее на пути был обречен. Говорили, что в казематах в подвале дворца не угодившие ей исчезали внезапно и бесследно. Лишь редкие возвращались после в мир людей, да и то, полными безумцами. Не было цели, которая казалась бы ей недостижимой, не было преступления, которое казалось бы ей неисполнимым.

Так и правил этот удивительный тандем на страх врагам, на удивление всему миру и что поразительно, на славу государству.

С годами, как водится, оба стали уделять повышенное внимание общественной нравственности. Юстиниан велел кастрировать всех уличенных в гомосексуализме и водить в таком виде по городу. Например, в 527 г. такому наказанию подверглись даже два епископа.

А Феодора создала специальный монастырь очень строгих правил для бывших проституток.

Иоанн Малала пишет: «Благочестивая Феодора после других своих добрых дел сделала следующее. Так называемые содержатели притонов шныряли вокруг, высматривая повсюду бедняков, имеющих дочерей, и, дав им обещания и немного номисм, они забирали тех [девиц] якобы на воспитание. [Сами же] выставляли их публично, пользуясь их несчастьем и получая низкую выгоду от [продажи] их тел. И вынуждали их выставлять себя. Таких содержателей притонов она [Феодора] повелела разыскать со всей тщательностью. И когда они были приведены вместе с девицами, она приказала каждому рассказать о клятве, данной их родителям. Те сказали, что дали по пять номисм за каждую [девицу]. После того как сказанное было подтверждено клятвой, благочестивая василиса, дав деньги, освободила девиц от ярма горького рабства, повелев, чтобы не было содержателей притонов, а девиц, одарив одеждой и дав по номисме, отпустила».

Так или иначе, но Церковь причислила обоих царственных супругов к лику благоверных. Да, и весьма строгий, а порой и беспощадный Данте Алигьери в своей «Божественной комедии» поместил Юстиниана в Рай.

Феодора умерла от рака, поразившего метастазами все ее тело. Что тоже вполне может рассматриваться как финальное искупление.

Юстиниан и после смерти супруги остался ей верен, и новой жены не искал. С годами он вообще все меньше интересовался мирским. По словам поэта Кориппа, «старец-император уже ни о чем не заботился; как бы уже окоченелый, он весь погружался в ожидание вечной жизни. Дух его был уже на небе».

В самом деле, на земле он совершил столько невероятного, что она должна была ему опостылеть. Агафий Миринейский, имея в виду его предшественников на Константинопольском престоле, так оценил его: «первый, так сказать, среди всех царствовавших показал себя не на словах, а на деле римским императором».