— Да что ж вы, суки, 12 минут делали?! Он же уже скопытился!

— Вы, это, вы давайте за собой смотрите, как вы тут кого лечите, а не орите! — молодой врач в грязном медицинском костюме попытался огрызнуться, но было видно, что ему не по себе.

— Да, я и смотрю, мать твою! Смотрю! И ты смотреть сейчас будешь! — коренастый темноволосый врач, резко повернулся к медсестре — УЗИ легких срочно и КТ мозга! Зови кого надо!

— А ты, — это уже другой, — быстро сюда, сердце заводить!

Они заводили. Минут 20 около койки с раздетым мужчиной была молчаливая суета. Слышались только междометия и резкие хлопки.

— Да все уже! Покойничек. Видал? Видал, я тебя спрашиваю?! — повернулся он к врачу в синем. — Свободен теперь!

— Извините, доктор, — стараюсь я, как можно вежливее, — не проходит у меня никак…

— Да задолбала ты со своим доктором! Фильмов, блин, насмотрелась! Чего у тебя не проходит?! Ты тут живее всех живых!!! Не мешайся, вот без рожи мужик приехал!

Подвезли каталку, поставили с левой стороны от меня. Лица действительно не видно. Кровавое месиво. А справа уже мертвому пациенту делают снимок компьютерной томографии.

— Это не со мной, это не я, меня сейчас увезут, это просто фильм, — пытаюсь себя успокоить, кутаясь в короткое одеяло. Оно пахнет мочой, но просить поменять бесполезно. Здесь все пахнет примерно так же.

Шоковая реанимация. Тем, кому очень надо помочь. Прямо сейчас.

— Парень с чем? — это уже другой доктор, тоже на взводе, но немного поспокойнее. Тоже плотный, но белобрысый, и тоже подходит только тогда, когда сам считает нужным.

— Травма головы. Плохо с рефлексами, — сухо и четко рапортует медсестра.

У меня уже 40 минут как пищит пустая капельница, врачи и медсестры в метре, но им не до меня. Попытки подозвать вызывают только агрессию. Дрожу от холода и от реакции организма на анафилактический шок.

Одежды нет, телефона тоже. Ничего. Общая реанимация…

— Срочно невролога и КТ! Пока будет идти, нечистоты в ванне обмой! — да, запах уже сильнее и не от одеял. Видно, что с рефлексами у парня совсем плохо.

— А ты с капельницей для Абрамовны разберись! — это уже наставление медсестре в мою сторону. — А почему я — Абрамовна-то? — обращение меня удивило больше, чем тот факт, что на меня действительно обратили внимание.

— Ты мое отчество неправильно назвала, — буркнул темноволосый врач. Ничего себе. Оказывается они все-таки слышат, что им говорят, и им даже не все равно.

Рядом стонет дед, по возрасту похож на ветерана, но кто ж его знает, в реанимации без медалей и даже без кителя. Ему не говорят ни слова, никто не успокаивает и не просит потерпеть. Заводят сердце и суют трубку в горло.

Запрещаю себе слышать хрип и бурление пены, но все равно слышу. Деда откачали.

— Девок меняй! — это опять мой черноволосый. — Истеричку в тепло наверх, а эту шалаву с ломкой на ее место!

Меня покатили, сзади со стонами извивается крупная блондинка. Передоз.

— Дай я с тобой в приличное место отсюда выберусь и провожу заодно, — меня катят, рядом идет мой доктор с сигаретой в зубах. — Ну, все, я курить, не жри ты больше гадости, дура! Знаешь ведь, тебе только мамкины макароны можно с твоей аллергией! — он скрывается в служебном выходе.

За окном салют. Это ведь Праздник. День Победы. Наутюженные простыни, мерно капает физраствор, рядом положенная мне медсестра, которая не отойдет ни на шаг, пока вся жидкость не закончится. И еще будет жалеть меня и развлекать разговорами. И все красиво.

А ведь там внизу, в шоковой реанимации, среди рвоты, мочи и криков трудятся, как в аду, такие вот «грубые» врачи. Но именно они и спасают. Когда есть считаные минуты. А здесь, наверху, на удобных кроватях только физраствор и разговоры.