Наверное, я — один из немногих блогеров, у кого есть право так говорить, но я вам скажу: операция в Театральном центре на Дубровке была на порядок сложнее и круче, и наши спецслужбы сработали гораздо лучше.

С этим комментарием ко мне в блог пришел человек, который был свидетелем и участником страшных событий на Дубровке, когда террористы захватили концертный зал во время представления и удерживали в нем заложников с 23 по 26 октября 2002 года.

916 человек были захвачены террористами. Погибли по разным данным от 130 до 174 человек. На цифре 174 настаивает общественная организация «Норд-Ост».

Конечно, я и мои читатели сразу стали задавать вопросы. И получился целый рассказ. Я считаю, что это важный человеческий и исторический документ, поэтому ставлю его отдельным постом, как и обещала. Формат «вопрос-ответ» в тексте сохранен.

Вы были там все время? Один? Что там с применением газа? Я так поняла, что Вы считаете, что наш спецназ действовал правильно? Как Вам помогли после?

Да, я был с самого начала до штурма. Был там не один, со мной были две знакомые девушки. Одна из них погибла, ее звали Маша Панова, можете погуглить.

Вторая знакомая выжила, у нее сейчас все хорошо. Газ применили правильно, я считаю. И действия наших спецслужб считаю очень даже правильными и профессиональными. Правда, сам штурм я не видел — вырубился, и последнее, что помню — это как пошел дым из оркестровой ямы и туда побежал г-н Васильев с огнетушителем, все думали, что это закоротило (в оркестровую яму ходили в туалет, там было весьма мокро).

Следующее, что помню — очнулся в реанимации 13-й больницы, у меня была клиническая смерть, но откачали. В больнице помогали все, кто мог, даже пациенты. Она находится вообще рядом с Дубровкой, там пешком можно дойти, и туда свозили большинство заложников. А подругу мою выжившую увезли в Склиф, это совсем далеко. Так вот, пациенты даже помогали — в смысле, например, носить людей и т. д. Когда я очнулся — вокруг меня было несколько врачей, и что я помню — очень хотел пить и в туалет, но в судно сходить не мог и идти самостоятельно не мог, меня женщины-врачи фактически на руках отнесли в туалет.

Потом через несколько часов отошел и стал себя чувствовать нормально почти. Подержали еще пару дней и отпустили. Больница была оцеплена, даже в коридоре отделения сидел омоновец с автоматом.

Как я понял из сообщений, — во Франции заложников не держали — просто убивали и резали тех, кто был на концерте. И «Норд-Ост» — критикуют не за операцию, а за то, что не спасли потом многих заложников, хотя по идее могли бы. Да, верно. Но в «Норд-Осте» террористов было несколько десятков опытных боевиков, а не четыре юнца. В «Норд-Осте» террористы заминировали весь театральный центр и контролировали не только зрительный зал, а все его помещения и даже часть улицы.

Могли ли спасти всех пострадавших от газа? Да фиг его знает, тут нужно еще учитывать обстановку и состояние заложников. С одной стороны, режим полной секретности, не дай Бог, приготовления к штурму разнюхали бы журналисты. С другой стороны, заложники очень долго находились в здании, сидя в неудобных креслах в одном положении, без пищи, с недостатком даже воды. Например, лично я за все время сходил в туалет только два раза. Ну и стресс чудовищный, конечно. А это значит, что организм очень ослаблен.

Могли ли это все учесть? Могли ли приготовить больше скорых, оперативнее очистить подъездные пути, нагнать достаточно медиков… Ну, наверное, да. А может быть, и нет. В принципе, то, что в «Норд-Осте» спасли 90% заложников, — это огромная удача, очень повезло.

Погибших убили не организаторы спасения и не «нерасторопные» медики, а те, кто пришел с оружием в мирный город убивать мирных людей, пришедших в театр. Кстати, большинство в зале были женщины и дети.

Конечно, ситуация очень разная, — но по факту в Париже взорвались три из четырех террористов, и после того, как они разрядили все магазины своих автоматов в зрителей и в полицейских. То есть это провал штурмующих на самом деле. При этом, конечно, нельзя их в этом обвинять — думаю, что они сделали все что могли. Просто мне показалось, что по результатам эти два теракта похожи. Конечно, ситуации были разные.

Хочу спросить. А ничего в террористах «человеческого» не просматривалось?

Очень даже просматривалось. Я сидел на пятнадцатом ряду в партере, и недалеко от меня стояла молодая девушка-смертница. Я пытался с ней разговаривать, она пару раз мне отвечала, но это заметили старшие и ей сделали замечание, и она перестала меня замечать.

Глаза ее помню, потом они мне снились часто.

С ней разговаривал я на тему — отпустите женщин, детей, что вам они сделали, если уж вам так допекло воевать — идите повоюйте с чиновниками нашими, которые затеяли войну.

А она на это — у нас у всех погибли родные на войне, которую вы затеяли, они тоже были ни в чем не виноваты, там тоже были женщины и дети.

Я ей еще сказал — ну вот допустим вы сейчас всех нас убьете. Представляете, что тогда российская армия в отместку за нашу смерть сделает с вашей Чечней? Это тогда неожиданно подействовало, она задумалась, потом ее окрикнули.

Еще там был террорист Ясир, он ходил без маски, и был этаким «добрым полицейским», в противоположность полному отморозку, которого они звали «Абубакар». Ясир нормально разговаривал, внимательно слушал людей, которые, например, просили что-то для больных. А вот Абубакар если и разговаривал, то угрозами — будем головы резать, вы все умрете, свиньи, ненавижу вас и так далее.

И расстрелял в первый вечер девушку. Просто ее поставили в проходе, и он в нее пустил очередь из автомата. Еще помню, слышал такой разговор заложников со смертницей — она взяла у кого-то из зрителей телефон и говорит: «Да, хорошая вещь, круто, что у вас есть такое, у нас такой связи нет». То есть искренне ей было интересно и «прикольно». Это тогда еще самые простые были телефоны.

Был их командир Мовсар Бараев. Ну то есть мы тогда в полном офигении были и не знали, что он Бараев, просто слышали, как его зовут «Мовсар». Имя для русского уха странное, — и мне все казалось, что это его кличка, что-то типа «Моцарт». Он в принципе вполне адекватно себя вел, особенно не хамил, сам никого не убивал и не бил. Наверное, поэтому люди видели, что не все террористы полные отморозки, и пошел «стокгольмский синдром», люди поверили, что если сейчас написать письмо или кому-то позвонить, то с террористами можно договориться и мы сможем выжить.

Вот случай еще расскажу: после неудачного штурма (в первое утро пытались штурмовать вроде как) взорвали где-то стену и выбили окна, не в самом зале, но рядом. И оттуда сильно дуло, было холодно. Заложники очень просили одежду из гардероба. Наконец это разрешили сделать, и ее силами нескольких мужиков принесли, кинули в проходе и стали раздавать. Я увидел там свою куртку и встал, — говорю, отдайте, вот она моя куртка. Тогда один террорист в меня ткнул автоматом и говорит (дословно): «…обойдешься, сиди на месте, ты и так красивый…». А я был действительно «при параде», в хорошем костюме. Не знаю, как вам, а нам тогда это показалось очень смешным, народ вокруг поржал.

Могу еще много рассказать: например, в зале был момент, когда внезапно в радиорубке (окошко над зрительным залом, там где оператор сидит) — прекратилась новостная трансляция и заиграла бодрая песня группы «Скутер». И народ в зале заметно оживился, даже начали подпевать. Но это, конечно, быстро прекратили.

Представить себе это просто невозможно: люди живут, пока есть жизнь, даже подпевают… Я раньше читала об этом, но от очевидца никогда не слышала…

Ну, мы там очень долго были. Не спали, не ели. Просто сидели и ждали, обычное состояние — какое-то оцепенение, и приступы то страха, когда просто ноги немеют или появляется надежда на спасение, и вот ты весь начинаешь действовать — с кем-то тихонько общаться, но это тихонько означает, что ты в шепот вкладываешь столько сил, как будто в крик. Обдумываешь варианты, тщательно подбираешь слова, жадно ловишь каждое слово террористов, каждую фразу из новостей. Потом опять апатия, потом вдруг начинается стрельба.

Народ моментально падал в проемы между кресел, а Бараев кричал нам, чтобы вставали, иначе будет расстреливать тех, кто ложится. Но все равно все падали на пол, это как инстинкт.

А у тебя не просыпались симпатии к некоторым террористам? Наподобие «блин, а девчонка симпатичная». Симпатичная была, кстати?

Лицо было закрыто, видны только глаза. Карие, красивые. Видимо, очень молодая.

Симпатии не было, ну если только к Ясиру, благодаря ему мы получили по бутылке воды, например. Ненависти тоже не было. Было только два чувства — страх и желание выжить. Мозг работает на полную катушку, ищет способы выжить, самые странные идеи приходили в голову: планы побега, планы сговора заложников с целью нападения на террористов, ну, или поиск вариантов выполнения условий террористов, чтобы нас отпустили. Хотя у мужчин брали паспорта и смотрели штамп — если военнообязанный, то значит в первую очередь на расстрел. Это так нам говорили, поэтому я не надеялся выжить.

А попадались те, кто без паспорта? Как в этом случае поступали?

Не просто попадались, а наоборот, многие прятали их. У некоторых были не паспорта, а «военники» — их прятали и выбрасывали. Сам видел, как в партер с балкона несколько «военников» улетело. Просто они обещали всех военных или кгб-шников сразу расстрелять или головы отрезать.

В общем, если не было паспорта, то просто они запоминали человека, обещали расстрелять. Ничего в общем-то этого они не сделали, и расстрелов без причины не было вообще. Просто не успели, хотя к моменту штурма террористы уже созрели, чтобы убивать заложников. Если память не изменяет, они хотели по десять человек каждый час расстреливать.

Расстрелов без причины не было вообще, говорите. Но как же не было? Девушку же расстреляли, Вы сказали…

Там, если так можно сказать, была причина: как я узнал позже, эта девушка сама пришла к ТЦ «На Дубровке», как только узнала о захвате. Ее захватили около центральных дверей и привели в зал. Когда она появилась в зале, ее подвели к Мовсару Бараеву, и он при всех стал ее допрашивать, террористы думали, что она из ФСБ, разведчица. Она же (как мы узнали потом) была местная жительница, просто чуть ли не из соседнего дома. Тогда это было не понятно, ни одному ее слову террористы не верили. При этом она вела себя весьма вызывающе и смело, на грани истерики.

Вот примерно такой был диалог:

Мовсар: «Ты кто такая и зачем сюда пришла?».

Девушка: «А вы кто такие и зачем пришли в мой город?».

Мовсар — всему залу: «Да она кгб-шница, разведывает обстановку!».

Девушка: «Валите из моего города и моей страны, мне вообще пофиг на вас, я вас не боюсь!».

Мовсар — Абубакару: «Расстрелять»…

Тогда Абубукар берет ее за руку, ставит в проход (представьте стандартную планировку театральных центров, ближе к сцене слева от партера есть выходы из зала на улицу, которые открываются после окончания представления или фильма), так вот в такой проход ей велено было встать, там двери были вроде открыты, и стреляет короткой очередью в упор. Девушка падает. Это был единственный расстрел, который видел весь зал. Когда убивали других людей, их выводили в фойе, наверх.

Кстати, вроде как потом некоторое время людей заставляли ходить в туалет туда, рядом с ее телом, я не ходил.

Вы можете дать какие-нибудь советы людям, которые, не дай Бог, окажутся в подобной ситуации? 

Совет — вести себя спокойно, не истерить, не поддаваться на провокации, не обращать на себя внимание. Ну, насколько это все вообще возможно. На случай применения газа заготовить кусок ткани и продумать, как его можно будет при необходимости намочить.

Но главное — это постараться без истерик и не сойти с ума.

Там один мужчина реально сошел с ума — внезапно вскочил, и побежал по спинкам кресел, бросил пустую бутылку из-под колы в террористку. В него несколько раз выстрелили, но попали не в него, а в спокойно сидевших зрителей. А его, конечно, поймали, вывели из зала и расстреляли, и при этом он молчал и совершенно безумно озирался по сторонам. Нелепо и глупо это вышло.

Скажите, пожалуйста, а психологи как-то с вами работали после всего этого? Ходите ли вы сейчас в театры — на концерты? Мне кажется, я до конца жизни никуда дальше магазина не вышла бы… 

Я был тогда довольно молод, мне немногим больше двадцати. Через месяц пошел в театр на Таганке с родственниками. Помню, тогда было немного не по себе. Кстати, родственники меня не поняли от слова совсем, типа «а что такого»… 

А мне тогда не то чтобы было страшно, но как-то давило замкнутое пространство, было ощущение тревоги. И там вообще довольно мрачный театр по архитектуре. Ну и интересное ощущение, что люди просто не понимают, насколько легко и трагично может закончиться их развлечение. А что, удобно — столько расслабленного народа в одном месте… 

Хотя, если захотят взорвать, — взорвут что угодно, я в этом уверен. И никакие рамки на входе никого не остановят. Кстати, в «Норд-Осте» на входе стояли охранники внушительного вида, это я четко помню.

Сейчас на концерты и в театры хожу спокойно, хотя и не часто это выходит.

Психологи были в больнице. Точнее, со мной говорила одна женщина, уж не знаю, кто она была, — но она просто давала выговориться, просто слушала, но я уже не помню подробности.

А ваше отношение к жизни вообще как-то поменялось — стали ли вы фаталистом из серии «все равно где переходить дорогу, сбить могут и на переходе» или стараетесь быть поосторожнее? Увлекают ли вас экстремальные виды спорта? 

Фаталистом, наверное, не стал, но вот экстремальных видов спорта и развлечений совсем не хочется. То есть даже с детьми сходить на американские горки — это не для меня. До «Норд-Оста» катался на снегоходе (есть у родителей), развивал скорость по водохранилищу до 140 км/час. Сейчас быстрее 80и вряд ли поеду, нафиг-нафиг.

До «Норд-Оста» я вел довольно легкомысленный и разгульный образ жизни. Когда же я вышел… ну как сказать, просто факты — сменил место работы, женился, через год у меня родился сын, через пять лет — дочь. Построил дом, сделал какую-никакую карьеру. Как-то так.

Какое у Вас было отношение к чеченскому конфликту до захвата, как оно менялось с процессе (т.е. хотелось бы, чтобы войска вышли из Чечни, и все разошлись по домам, например). И какое отношение к конфликту стало после событий и изменилось ли оно спустя годы? 

Насколько я помню, до «Норд-Оста» было отношение как у всех: что да, надо мочить террористов в сортире. 

Во время захвата отношение было совсем иное — дескать, ну и нафиг мы туда полезли, пусть выводят войска, пусть чеченцы живут сами по себе, мы сами по себе, и будет мир во всем мире. После освобождения, не сразу, но постепенно пришло осознание того, что права в этом конфликте именно российская сторона. Я тогда много читал об этом, разговаривал с людьми — в общем, интересовался темой.

Безотносительно чеченского конфликта еще есть важный вывод, который пришел после «Норд-Оста», и о чем большинство не прошедших подобное людей не догадываются: реальность такова, что вот прямо сейчас где-то есть люди, готовые конкретно вас убить или покалечить. Вы об этом не догадываетесь, но вас уже реально ненавидят, просто потому что вы не той веры и национальности. А может, и даже ненависти у них к вам нет, просто вас не считают за людей.

И еще часто люди рассуждают об войне на Кавказе как о чем-то очень далеком, о том, что никогда не коснется их лично. На самом деле все очень близко.