Октябрь 1993 года в Москве был одним из самых теплых месяцев за всю историю наблюдений. И он же оказался самым «горячим» с, наверное, 1917 года. Никогда между этими датами в Москве не стреляли из тяжелого боевого оружия (несколько выстрелов в воздух во время путча в августе 1991 года не в счет).

Тогда, в августе 1991-го, здание Верховного Совета РСФСР было оплотом сопротивления ГКЧП. На этот раз роли поменялись диаметрально — именно Белый дом стал «точкой сборки» оппозиции всех расцветок: красной коммунистической, бело-черно-золотой монархической, красно-черной анархистской и прочих.

Как я «штурмовал» «Останкино»

Выходя из метро «Октябрьская» солнечным утром 3 октября, чтобы посмотреть на созванный коммунистами митинг, я ожидаю, что после выпускания пара толпа рассосется, как это бывало десятки раз за период двухлетнего противостояния Бориса Ельцина и Верховного Совета, который тогда возглавлял Руслан Хасбулатов.

Что происходит затем, стало неожиданностью не только для меня, но и, судя по событиям последовавших суток, для официальных российских властей.

Руководимая невидимыми со стороны «кукловодами», толпа (по тогдашним оценкам, в ней было около ста тысяч человек) движется через Крымский мост в сторону Белого дома, уже неделю как заблокированного верными Ельцину отрядами, сметая на своем пути наспех сооруженные ОМОНом заграждения — вместе с не успевшими заработать водометами.

По пути движения идущие в первых рядах демонстранты разоружают омоновцев — без особого сопротивления с их стороны, отнимают у них щиты, дубинки, а кое у кого и автоматы. Видеть спецподразделения милиции, в полной выкладке драпающие от надвигающейся лавины безоружных людей, непривычно — сразу вспоминалась поговорка «Против молодца сам овца».

В течение пары часов Белый дом разблокирован. Милиция попряталась куда-то. Жители окраин тем временем спешно скупают в магазинах бакалею. «Война началась, по телевизору показывают», — говорит мне знакомая девушка.

Центр Москвы на остаток дня оказывается во власти вооруженной оппозиции, руководители которой, очевидно, отлично понимали, что велосипед не может стоять на месте: он должен или ехать, или ему суждено упасть.

Кому пришла в голову идея «брать» телецентр в Останкино — руководству Верховного Совета или «полевым командирам», со своими отрядами стоявшими вокруг его здания, — единого мнения нет. 

Как мне самому видится это в тот момент, «с земли», команду «по машинам» отдали одновременно (вероятно, все же по согласованию со «штатскими» лидерами оппозиции) генерал Альберт Макашов и лидер националистов Александр Баркашов. Оба в военной форме, оба с маниакальным блеском в глазах — «война началась».

Не вполне понимая, во что я втягиваюсь, и движимый одним лишь журналистским инстинктом «быть на острие событий» (и еще — чтобы было о чем рассказывать девушкам и детям), я не нахожу ничего более умного, как забраться в один из грузовиков.

В своей «шпакской» белой куртке я смотрюсь среди затянутых в «пятнашки» «баркашей» как в прямом смысле слова белая ворона. Но те не выбрасывают меня из кузова — возможно, сочли за репортера из своего лагеря: вряд ли проельцинский журналист рискнул бы присоединиться к компании вооруженных националистов. Кто там разбирался, что это за газета такая «Богородские Вести», какую сторону она занимает…

Что поиск приключений может плохо кончиться, я осознаю, только когда на улице Академика Королева недалеко от «нашего» грузовика тяжело разрывается граната. Игры в войну кончились. Проклиная свою белую куртку, в которой я под светом фонарей был прекрасной мишенью, выскакиваю из кузова и бросаюсь туда, где мне кажется темнее — на противоположную от технического корпуса сторону улицы.

Бегу, как я выучил из фильмов про войну, — перебежками, падая на асфальт в каждом относительно темном пятне.

Стреляют одновременно отовсюду, и я не могу понять, кто, в кого и откуда. Разумеется, мне кажется, что все пули летят в меня. Я не нахожу ничего более умного, как снять свою белую (уже, правда, не совсем) куртку и размахивать ею с криками: «Это пресса, не стреляйте!» Со стороны, должно быть, я выгляжу полным идиотом (каковым, скорее всего, я и являюсь, решив побыть «свидетелем на чужой свадьбе»).

Уже на другой день, когда все закончилось, я обнаружил в этой нейлоновой куртке аккуратную, немного оплавленную дырочку, очень похожую на след от пули. То ли кому-то из автоматчиков в самом деле хотелось припугнуть странного типа, размахивающего белой тряпкой на «нейтральной полосе», то ли это был рикошет, я не знаю. Так или иначе, мне в ту ночь крупно повезло.

Не так повезло тем нескольким сотням человек, в память о которых на Красной Пресне позднее поставили скромный мемориал.

Стыдно вспомнить 

Сегодня, в день 25-летия тех событий, похоже, что о жертвах «черного октября» в России предпочитают не вспоминать ни с той ни с другой стороны.

Завкафедрой общей политологии ВШЭ Леонид Поляков был свидетелем событий 3—4 октября 1993 года. Как выяснилось в нашем разговоре, мы практически ходили тогда по пятам друг друга, но выяснили это только четверть века спустя.

По мнению Полякова, не составляет труда понять, почему эту годовщину сегодня вспоминают в России с неохотой: «С обеих сторон тогда было сделано много такого, вспоминать о чем просто стыдно».

Участники противостояния ведь почти все были между собой лично знакомы, вместе когда-то работали. Очень часто в 1992—1993 годах конфликт между представителями противостоящих сторон был скорее из-за каких-то карьерных, личных обид, чем по идеологическим расхождениям, — говорит он.

Например, вице-президент Александр Руцкой был лично обижен на своего начальника, Бориса Ельцина, за то, что его, боевого генерала, поставили курировать сельское хозяйство. Председатель ВС России, Руслан Хасбулатов, «злой гений» мятежа, вообще метил на первую роль, и Ельцин мешал ему просто потому, что уже занимал это место. И таких примеров не счесть.

Несмотря на то, что сразу после подавления «восстания» его лидеры оказались в тюрьме, все они, кто раньше, кто позже, вышли на свободу по амнистии. Система не может долго держать зло на «своих» — они ее дети, даже если и заблудшие.

Кто за что сражался 

Вчерашние оппозиционеры вполне комфортно устроились за эти 25 лет во всевозможных институтах, коммерческих компаниях и, что не удивительно, в структурах той самой власти, с которой они так яростно сражались в 1993-м.

Или сражались они не с властью, а за возможность ее получить?

Тогда они своей цели добились, говорит Поляков.

Кто был главной силой антиельцинского протеста в 1993-м? КПРФ. Но что осталось от протестного запала коммунистов? Пшик. Они совершенно комфортно вписались в существующую политическую структуру и вполне обоснованно опасаются любых перемен, указывает политолог.

С тем, что у оппозиции за четверть века после «черного октября» выкрошились все зубы, не согласен историк РАН Владимир Лавров — тоже свидетель событий 25-летней давности.

Коммунисты просто на время притихли и выжидают подходящий момент, чтобы захватить власть. Октябрь 1993 года показал, что эта партия способна на любые преступления и она их совершит, как только почувствует, что у нее на это есть силы, — сказал он «Ридусу».

По мнению историка, КПРФ сейчас не выпячивает свою роль в событиях 1993 года, потому что ее лидеры сидят сразу на двух стульях.

КПРФ давно стала частью государственной бюрократии, а любая бюрократия стремится к сохранению статус-кво, она инстинктивно противодействует любым революциям. И этим КПРФ ничем не отличается от других „системных“ партий, будь то левые, либеральные, западнические и какие угодно другие. Поэтому лидерам коммунистов очень не хочется вспоминать, что они на памяти нынешнего поколения звали народ к вооруженному восстанию, — говорит историк.

Вторая причина, по которой «черный октябрь» стал забытой годовщиной, — это совпадение взглядов тогдашней «красно-коричневой» оппозиции и нынешних правящих кругов на историю советского периода, продолжает он.

Ностальгию по СССР сегодня разделяют практически все руководители России. Поэтому сегодняшней власти было бы странно критиковать лидеров тогдашнего восстания, которые выступали как раз за восстановление в той или иной форме атрибутов советской власти. Поэтому в отношении тех событий и применяется фигура умолчания, — заключает Лавров.