Да, чаще всего я размышлял об Одессе. Может быть потому, что всегда заочно любил этот город, в котором, перефразируя строки из известной песни, не был никогда.

Во-первых, мои родители — мама, любимый дядя, бывший мне, по сути, старшим братом, бабушка и дед как офицерская семья несколько раз отдыхали там, о чем у них остались самые теплые и приятные воспоминания.

Во-вторых, мои и детство, и юность пришлись на 80-е, когда кинематограф очень много и часто показывал Одессу в фильмах «Искусство жить в Одессе», «Биндюжник и король» (эта бесконечная «бениада», в начале девяностых дополненная еще и «Закатом» Зельдовича), «Дежа Вю» Махульского, «А был ли Каротин?», «Мы из джаза», «Фанат» с Серебряковым — поколенческий боевик, от которого балдело все поколение тогдашних пацанов… От этих лент веяло солнцем, морем, неповторимым обаянием знаменитых одесских двориков и живописного одесского говора.

Опять же, одесситы стали активно завоевывать и телепространство. Роман Карцев, Михаил Жванецкий, команда КВН «Одесские джентльмены» (впоследствии проявилась и аналогичная передача, но, нужно признаться, её юмор, в отличие от одноименной команды, все же был несколько провинциален, и мне не нравился), «Маски-шоу».

В конце концов, Казань какое-то время пыталась перенять у себя замечательную одесскую традицию, проводя 1 апреля Юморину. Помню, как было весело и замечательно тогда на улице Баумана, украшенной забавными плакатами. Помню «Свободу Изауре!» (тогда чуть ли не посемейно смотрели этот уже раритетный бразильский сериал).

Всё это было таким родным, потому и поверить в то, что Одесса это уже какая-то иная страна, было ну просто невозможно. «Какая это Хохляндия, — ворчала с досады моя бабуля-татарка. — Там же евреи одни живут! Точнее жили. Теперь вот уехали все в Израиль, понаехали украинцы из деревень, и нет Одессы!».

Впоследствии, изучая историю, я тоже понимал, что никакая не «Хохляндия» вам Одесса-мама, и там не только евреи, (хотя как бы она состоялась без тети Ханы, которая таки скажет Королю за облаву?) но и, конечно, русские, а также греки, молдаване, цыгане, румыны и даже французы, ну и, само собой, украинцы или малороссы, кому уже как приятно. А все вместе — Россия. Россия Екатерины II и дюка де Ришелье. Что, кроме недоразумения могло возникнуть у меня, когда Дерибасовскую стали активно рядить в жовто-блакитные цвета?

И какой же радостью отозвалось мое сердце, когда в родном, по сути, городе я увидел Куликово Поле и славных и мужественных воинов Одесской дружины. Как жадно я следил за каждым их шагом, изучая новости в интернете, просматривая ролики на ютубе. Это была Надежда. Вот, именно так, с большой буквы.

К тому времени русское движение в моем родном Татарстане откровенно зашло в тупик. В чем, безусловно, была вина каждого из нас — его представителей, соответственно, и моя. Этот бесконечный, петляющий лабиринт судебных коридоров, однотипных акций, не приносящих никакого результата, писем в высокие инстанции, остающихся глухими и немыми, и, самое главное, идейного раздрая и разлада, отсутствия единой точки зрения даже по базовым, казалось бы, моментам… То, что зрело в Одессе, а также других городах казалось мне глотком живой воды.

Ну, а после был шок 2 мая. Иначе я сказать и не могу. Пламя, пожравшее все лучшее, копоть, закрывшая свет. Наверное, именно тогда во мне созрело желание отправиться на Донбасс, дабы в меру своих скромных репортерских сил сделать так, чтобы все, чем жили эти герои, не пропало под слоем грязи, злобы и наветов. Не знаю, насколько у меня получилось, но определенная страница в книге моей жизни была перевернута.
Именно тогда я сказал себе, что победа лично для меня наступит именно тогда, когда я выпью кофе в одной из одесских кафешек.

Реальность последних месяцев пытается поселить во мне уныние и убедить в том, что это только фантазия, несбыточная, как раз за дверью в стене, которую так упорно искал герой Уэллса, но закончил весьма грустно.

Но меня спасает то, что я — идеалист, а, следовательно, знаю, что есть Господь, и Его Любовь, и матушка Пресвятая Богородица с Ее Святым Покровом. И, стало быть, надежда жива. И живы мы. И вместе снами живы те, о ком мы помним.