23 ноября 1942 года в ходе длившейся уже несколько месяцев Сталинградской битвы наступил перелом: советские войска замкнули кольцо вокруг города, тем самым создав котел, в котором в феврале 1943-го немецкая 6-я армия в итоге и «сварилась» (а точнее — замерзла).

В качестве «побочного эффекта» при замыкании кольца было взято в плен пять и разгромлено семь вражеских дивизий.

Это была необычная доселе для всей Второй мировой войны ситуация: своего рода Дюнкерк наоборот. Там немецкие войска загнали в котел войска союзников, которым был открыт единственный путь к отступлению — по морю.

В Сталинграде армии фельдмаршала Паулюса отступать было некуда, а попытки корпуса генерала Майнштейна деблокировать 6-ю армию провалились далеко на подступах к котлу.

После 23 ноября уже не стоял вопрос, кто победит в этом сражении. Стоял вопрос, что доканает германскую группировку раньше: советские войска или степной мороз, укрыться от которого в разрушенном ими же самими городе немцам было негде.

Лично генерал Паулюс укрывался в подвале центрального универмага, где в итоге и подписал капитуляцию. Теперь там интерактивный музей, где можно посидеть за столом, за которым некогда сидел сам командир 6-й армии вермахта. А один из подъездов здания занимает гостиница со странноватым названием «Старый Сталинград» — чтобы к ней подойти, надо преодолеть реальные противотанковые заграждения.

Антураж у здания волгоградского ЦУМа, где был пленен фельдмаршал Паулюс

Игорь Серебряный

Иногда задают вопрос, почему операция по окружению 6-й армии («Тайфун») специально отмечается в историографии: ведь она не была ни началом Сталинградской битвы, ни ее завершением, говорит сотрудник НИИ Военной истории Владимир Фесенко.

«А потому, что это была первая с начала Великой Отечественной операция, полностью подготовленная и проведенная по инициативе советского командования, а не как ответ на стратегические операции вермахта. Под Москвой мы тоже выдавили противника, но там мы были вынуждены отвечать на его „сценарий“. А 19—23 ноября 1942 года советские войска целиком действовали по собственному плану, впервые в таком масштабе была использована артиллерия. Именно поэтому 19 ноября с тех пор отмечается День ракетных войск и артиллерии», — рассказал он «Ридусу».

Волгоград, пожалуй, самый «милитаризированный» город России, и по антуражу, и по психологии его жителей. Он просто не может быть иным: где еще люди живут, по сути, внутри гигантского военно-исторического музея под открытым небом и потому совершенно естественно, без фальшивого пафоса, ощущают себя его «смотрителями»?

Памятник Михаилу Паникахе

Жители Волгограда сохраняют в себе в каком-то смысле религиозное — в том смысле, что глубоко внутренне, эмоционально окрашенное — восприятие событий войны, которые для других постепенно превращаются в абстрактные главы из учебника истории, говорит член президиума партии «Родина», сопредседатель молодежного клуба «Сталинград» Федор Бирюков.

«Возьмите простую аналогию. Много ли наших соотечественников испытывают какие-то личные симпатии и антипатии к участникам Ледового побоища или Куликовской битвы? Понятно, что все мы гордимся нашими предками, их победами над завоевателями. Но эти чувства лишены той „интимности“, драматизма, которые присутствуют — пока, — когда речь заходит о Великой Отечественной войне», — сказал он «Ридусу».

Дело не только в том, что эта война — последняя по времени, поэтому воспоминания о ней не перекрыты более поздними событиями и она остается «открытой раной» в памяти народа. Дело также и в том, что эта рана до сих пор находится в «кровоточащем» состоянии — после распада СССР Великая Отечественная осталась почти единственным историческим эпизодом, который объединяет в остальном сильно разобщенное общество, рассуждает Бирюков.

«В советское время, если помните, отношение к Великой Отечественной войне было более монументальным, что ли… В нем было больше спокойной уверенности в своей правоте и не было той суетливости, какую это обрело в последние годы. Возможно, потому, что тогда было еще достаточно много ветеранов, которые войну знали как часть собственного опыта, и, как любой жизненный опыт, он не был черно-белым. Ветераны помнили, что и героизм, и трусость были в равной степени с обеих сторон. Поэтому ветеранов невозможно распропагандировать так, как тех, кто сам не пережил те события», — говорит глава клуба «Сталинград».

Один из экспонатов музея «Сталинградская битва» в Волгограде

Перед музеем-панорамой «Сталинградская битва» в Волгограде установлен развороченный взрывом советский танк. Перед ним на бронзовой табличке выбита цитата из стихотворения Константина Симонова: «На постамент взобравшись высоко, Пусть как свидетель подтвердит по праву: Да, нам далась победа нелегко. Да, враг был храбр. Тем больше наша слава».

Вот о том и речь, говорит Бирюков. Все набросились на этого мальчика из Уренгоя за его выступление в Бундестаге. Ну хорошо, пусть он не совсем удачно выразил свою мысль. Но набросились-то на него в основном как раз те, кто на своем опыте войну не прошел, кто воспринимает ее «как по телевизору показывают» — то есть те, для кого война лишена того самого личного, человеческого измерения.

В годы войны в советском и германском кино противника изображали или как диких варваров (у немцев), или как конченых кретинов (у нас и у западных союзников). Но шла война, кино было частью военной пропаганды. Тем не менее война еще не закончилась, а уже появились выше процитированные стихи Симонова, а вскоре после Победы — и проза Некрасова («В окопах Сталинграда»), и кинофильмы, в которых авторы отходят от плакатной прямоты: наши все хорошие, немцы все плохие.

Эпизод «Капитуляция 6-й армии» в панораме «Сталинградская битва»

«Едва лишь отгремели выстрелы, как стало появляться понимание, что солдаты с обеих сторон лично никак не были, в массе своей, какими-то запрограммированными зомби. Немцам это понимание пришло раньше, нам — позже. Но до самого конца XX века у советских людей — в какой бы стране они после распада СССР ни оказались — сохранялось понимание, что война не была уличной дракой „наших мальчишей“ с „ихними плохишами“. Это была схватка двух равных по своей оголтелости систем, и в этом смысле уренгойский школьник, возможно, и хотел выразиться», — предполагает Бирюков.

Только уверенные в себе общество, страна, армия могут позволить себе снисходительное отношение к противнику («И милость к падшим призывал»), когда теряется эта уверенность, возникает та самая истеричность и ура-патриотизм.

«Я убежден, что через поколение эта истеричность схлынет. И россияне снова начнут воспринимать войну со спокойной уверенностью в том, что наша суперсистема победила суперсистему нацистов, и этот факт настолько непоколебим, что доказывать очевидное, как это происходит сейчас, просто унизительно для самих себя. Ведь принижать силу врага — это значит принижать и подвиг победителей. Я уверен, что наши соотечественники это рано или поздно поймут», — заключает Бирюков.