О фактах писать нельзя. Даже случайная их публикация может быть расценена как выдача ценной информации противнику в военное время. Фактов в моих новых рассказах не будет.

Я думал над тем, как бы лучше отразить окружающие меня события. Быть может, в эмоциях? Но понял, что не получится написать и о них. Если в недавнем путешествии в параллельный мир я ещё мог передать свои ощущения от Зомбиленда, то сейчас мне не хватает словарного запаса, чтобы выразить то, что я тут испытываю.

Думаю, именно поэтому во времена проблем и горя общество так быстро раскалывается на противоположные лагеря. Одни уже ощутили трагедию на себе, вторые знают о ней только из экранов. И потому не верят в неё — это естественная реакция организма на разрушительную энергию, что клокочет кругом 24/7.

Я буду писать зарисовки мира. Увиденное мною или услышанное от тех, кому я доверяю. Об отношении между людьми и об их быстро приобретённых навыках. О страхе и надеждах. Об агрессии и непонимании.

«Зарисовки из бомбоубежища» — черновое название, оно поменяется. Я всё чаще буду вылезать за новыми сюжетами. Но немало историй я слышу и здесь от собратьев по несчастью. Я прогоняю их эмоции через себя и отпускаю в мир. «Мир» — слово-то какое устаревшее.

Не писать об этом невозможно.

Итак, первая история.

Выгуливать собаку в комендантский час не положено.

Столь привычное мне «не положено!» из прошлого мира в этот раз намного жёстче. Выходить на улицу в тёмное время суток строго запрещено: могут отпустить, проверив документы, а могут и задержать до выяснения. Слава богу, жёсткое отношение пока только к мародёрам. Но нынешний форс-мажор для многих ещё непривычен, кое-где мелькают запоздалые прохожие, а собака дома скулит, и раз нельзя на улицу, то можно во двор.

Мой чёрный двортерьер сливается с вечерней темнотой. Приходится щуриться и присматриваться, чтоб не потерялась родная животинка. Раньше на вечерних прогулках она мигала в оранжевом ошейнике, подсказывая, где какую кучу надо убрать в пакет. Сейчас же любой подозрительный свет, хоть и в окне дома, может быть расценен как пособнический. Вместе с его хозяином.

Подозрение — так быстро здесь освоившаяся привычка. Плесень, взросшая на чувстве самосохранения. В малых дозах полезна и спасает жизни, в больших разрушительна и превращается в страх.

В странной для города тишине я проходил мимо подъезда, тут постоянно кто-то курил или тревожно выяснял обстановку у родственников. Возле дверей я заметил девушку, она тряслась в рыданиях и сквозь плач пыталась говорить по телефону:

— Да поверь ты! — хватала она ртом воздух, пытаясь сквозь судороги выговорить слова. — Здесь нас действительно убивают! Прилетает с неба, гибнут люди, ты пойми — это реально! Ну как ты не можешь мне поверить?!

Она всхлипывала, недолго слушала чей-то ответ и снова старалась выговорить длинные и бесполезные убеждения.

— Ты залезь в «Телеграм», я же кидала тебе ссылки, ты посмотри, ну реальные же дома, они разрушены! Уже по Киеву бьют!

Я прошёл мимо, встревать в чужое — невоспитанность, да и неприятно. Но почему-то оглянулся и окликнул её.

— Девушка! Не доказывайте вы никому и ничего. Не докажете! Поберегите нервы. Им всё равно, они не поймут, а вам расстройство.

Она посмотрела на меня огромными заплаканными глазами и выкрикнула:

— Это! Мой! Муж!