Десять лет в Москве, шесть месяцев жизни в сарае, два ранения, отобранная дочь и единственный шанс все исправить.

Это Кристина, молодая мама двоих детей из небольшого подмосковного городка.

По идее, я должен обогнать ее, чтобы сделать фронтальный кадр с ребенком, но это бесполезно — за Кристиной не угнаться.

Мы энергично шагаем по длинным лабиринтам областной больницы; у нее на руках двухнедельный сын Даня, а через пять поворотов и три этажа в палате отказников лежит ее полуторагодовалая дочь Настя. Это, собственно, и объясняет, почему Кристина несется, сметая на своем пути кордоны медсестер и пациентов.

— Первый раз, когда опека забрала дочь, меня сюда не пустили, — говорит она в дверях приемного отделения за минуту до старта, — Пришла медсестра, начала ругаться, что мне, типа, не положено приближаться к дочери. К моей дочери! Представляешь?

В палате сидит мать Кристины. Их отношения довольно натянутые, и позже выясняется, что в сложившейся ситуации виноваты обе.

— Не поделили ребенка, — констатирует Юлия, сопровождающий психолог, — Семья социально слабая, кризисная. Мама, — женщина, мягко говоря, неоднозначная, — хотела забрать Настю к каким-то родственникам, а Кристина была против. Ну и, слово за слово, по пьяной лавочке случился конфликт. Мать вызвала каких-то отмороженных друзей, те приехали, начали лупить Кристину с мужем, да так, что последнему достались два ножевых. Потом приехали сотрудники, сообщили в опеку и те забрали ребенка.

Молодая мама вертится вокруг Насти, бабушка пеленает внука. Все происходит синхронно, спокойно и на первый взгляд не скажешь, что эти две хрупкие женщины способны довести мужиков до поножовщины.

Ребенок смотрит на меня с опаской, а при попытке приблизиться более чем на три шага начинает плакать и прятаться за мать. Юля объясняет, что это последствия изъятия из семьи. Она говорит, что отказная палата, куда сдают ребенка на период, пока взрослые выясняют отношения, подобна камере хранения на вокзале. Проблема, правда, в том, что у ребенка и чемодана, — даже очень дорогого и кожаного, — есть ряд принципиальных различий.

— Они тут лежат одни! Вообще одни! — слезоточит мать Кристины, которая после отъезда внучки прописалась в палате, — нянечек нет, медсестры заняты своими делами. Дети орут, плачут, кроме волонтеров с ними никто не занимается!

Юля дает знак, что стоит покинуть палату и оставить женщин наедине с детьми. Пока мы блуждаем по этажам в поисках выхода, я пытаюсь прояснить детали:

— А почему у нее забрали старшего ребенка, а младшего оставили? Не логичнее ли наоборот?

— Младшего она родила, когда Настя уже забрали.

—  Тогда еще более непонятно. Если у непутевой матери не забирают сына, значит причин, по которым необходимо изолировать от нее дочь, больше нет. Значит, получается, надо ее отдать. А если дочь не отдают, значит есть некая причина ее удерживать? И в этом случае, получается, надо забрать и сына? Нет?

— Собственно, этот вопрос и будет решаться через несколько дней на суде по лишению родительских прав.

Мы идем по лесопарковой зоне в ближайшем Подмосковье. Кристина говорит, что тут расположен ее дом. Часом ранее Юля шепнула мне в машине, что под домом подразумевается обитый жестью сарай без окон, электричества, воды и отопления.

Кристина рассказывает о своих сложных взаимоотношениях с органами опеки:

— После того случая с дракой к нам пришли тетки из органов опеки и сказали, что Настю надо положить в больницу. Сказали, что жить в этом доме нельзя, но я могу забрать Настю, как только куплю билет до Тамбова.

— Тамбова?

— Да, в детстве мы жили с мамой в Тамбове, а как умер брат, приехали к родственникам в Подмосковье. Потом, правда, поругались с ними и съехали, но я уже жила с Толиком.

— Толиком?

— Да, мы с ним сошлись, когда посадили Сергея, отца ребенка.

— Понятно, — я решил оборвать на этом историю, чтобы не запутаться еще больше, — так и что там с опекой было дальше?

— Я собрала Настю, отвела в больницу. Потом нашла денег и купила билет. Но когда я пришла в опеку, они сказали что я плохая мать. Почему это я, говорю, плохая мать? А они — у тебя нет документов на ребенка! А я им говорю — как же нет, вот они! И показываю свидетельство, выписки там, прививочки всякие. Они говорят: дай посмотреть. Я им дала, а они не вернули: сказали идти за ними на комиссию по делам несовершеннолетних…

Фантастика. Я много слышал историй: слышал, когда ребенка отбирали с ментами, слышал, когда дети убегали сами и просили снять опеку с родителей. Но такое – впервые.

Тем временем мы подходим к дому.

Кристина уверяет, что жили они тут недолго, потому что Толик потерял работу и со съемной комнаты их попросили. Пришлось приехать в летнюю резиденцию матери, с которой были и без того напряженные отношения.

Собственно, тут и произошел конфликт: в крохотной комнатушке без окон, где единственным намеком на технологический прорыв человечества являются часы на батарейках.

Среднестатистический житель провинции на севере Таиланда был бы счастлив заполучить такие хоромы. С другой стороны, тревогу сотрудников органов опеки, которые вряд ли стали разуваться на пороге, тоже можно понять.

Мы покидаем шалаш и отправляемся в опеку.

На подступах к опеке довольно людно: мы попадаем в обеденный перерыв и занимаем очередь. Юля объясняет, что Кристине нужно получить официальное разрешение на посещение ребенка.

По словам Кристины, она ходит сюда второй месяц, но каждый раз ее посылают. И судя по тому, как уверенно она показывает сторону улицы, откуда начальник опеки приходит с обеда, это похоже на правду.

Я тем временем разглядываю людей в очереди. Контингент посетителей самый разный: от умиротворенных и сияющих добротой женщин в годах, до молодых и нервных девчонок, вроде той, с которой мы приехали. К одной из них моментально бежит Юля: отказывается, это Лена, тоже одна из мам, которая добивается восстановления прав на ребенка.

В два часа открывается дверь и вереницу граждан, страждущих детей, — своих или приемных, — засасывает в самую глубь уполномоченного органа.

Начальник опеки заметно напрягается, увидев камеру.

Первые пятнадцать минут женщина демонстративно говорит по телефону с коллегой из соцобеспечения, призывая пустить какую-то сироту без очереди, а потом предлагает нам «посопровождать» на волонтерских началах пару сирот на выбор: девочку с ребенком на последнем курсе или мальчика, вышедшего недавно из мест лишения.

Тем не менее, заявление Кристины принимают, назначают входящий номер и даже обещают, — в разумных пределах, разумеется, — ускорить бюрократический процесс.

На сегодня все дела сделаны.

Через пятнадцать минут едем домой. Но не в тот дом, где два месяца назад Кристина замывала кровавые пятна от Толика, а другой, где молодая мама проживает сейчас.

«Теплый дом» — приют для молодых матерей, который организовал фонд «Волонтеры в помощь детям-сиротам».

— Часто молодая мама отказывается от ребенка в силу социальных, финансовых, этнических и каких угодно причин, – говорит, закуривая, Юлия, – Она, может, и любит его, и хочет растить, но не может справиться с трудностями, которые несет материнство. От девушки, например, отвернулись родные, а одной ей не потянуть своего незаконнорожденного ребенка — вот и отказ. А его можно избежать, если поддержать ее, помочь пережить сложный этап в жизни и встать на ноги. Для многих наших девчонок «Теплый дом» — единственный шанс.

На данный момент вместе с Кристиной проживают еще три мамы с детьми. Не все девчонки готовы показать свое лицо и рассказать историю, но — поверьте, — случай нашей героини не самый тяжелый.

— Конечно, все ситуации сложные, – продолжает Юля, – но в каждой из этих девчонок, в той или иной степени, есть зерно любви к своему ребенку. И наша задача помочь этому зерну прорасти. К сожалению, система не лучшим образом заточена под работу с такой категорией мам, поскольку ситуация рано или поздно выходит за формальные рамки должностных инструкций сотрудника опеки. И тогда в дело включаемся мы.