Дзен
Телеграм
На границе, под Игуменицей греческие военные в бетонной будке указали на пустующую стену над столом:
— Нам бы сюда портрет Путина! Путин — power!, — улыбаясь и смешивая греческий с английским, вернули мне российский паспорт.
«Путин» вместе с «Очень холодно» — те признаки России, которыми греки часто наивно пытаются завязать разговор. О нем настойчиво будут говорить и спрашивать, даже если вам этого совершенно не хочется. Его, уже при первых наших встречах, стали упоминать и в Албании. Но уже задумчиво и серьезно, без добавлений вроде: «Нам бы одолжить его на годик».
Шкиперия (так албанское государство звучит на национальном языке) продолжает ориентироваться на другой полюс: задние стекла автобусов, как и мачты на бензоколонках, нередко дополнены звездно-полосатым флагом.
Полотна эти часто выцветшие, как и окружающие осенние пейзажи. Как стены кофеен-кафан, где водители самосвалов в воскресный полдень пригласили нас на ракию. Они оказались по-сербски приветливыми, узнав, что перед ними россияне и один француз с русскими корнями. На столе кроме местной водки (в данном случае — 50 градусов, подается вместе с водой и ею разбавляется уже в стаканах) лишь немного сыра. За барной стойкой лишь стаканы и настенный календарь с национальной сборной по футболу.
В Албании, как и во многих других уголках юга, Европы есть заведения, где вам не смогут предложить ничего, кроме кофе, одного вида крепкого спиртного, воды, чая (очень часто не будет и последнего). А вечером вы вовсе не найдете в малых албанских городках заведения для ужина: при достаточно светском обществе здесь остается простой неписанный закон — «женщина по вечерам не гуляет». Даже с мужем или знакомым. Ну и что делать албанским мужикам друг с другом в ресторанах? Вот и остаются кофейни, рюмочные да пивные. Исключительно мужские и постукивающие в домино.
Проследил за одной из групп игроков в домино, живущих в древнем городе-крепости Гирокастра, на родине коммунистического лидера Ходжи.
В 7 часов 30 минут воскресенья пенсионеры в шляпах и пиджаках времен Тито покинули рюмочную и проследовали в помещение через пару домов. Тоже когда-то рюмочная или кофейня, но сейчас за витриной только стол и стулья. Здесь и начали партию в домино. К сожалению, не удалось обменяться с ними ничем, кроме приветствий. Набор русских слов, как и английских, у провинциальных граждан Албании часто равен и часто минимален: «здравствуйте», «до свиданья».
— Русский учила двадцать лет назад в школе, — говорит улыбающаяся продавщица, подсказывающая дорогу.
— Мой папа учился в институте в Советском Союзе, а потом мы потеряли с ним связь, — посреди сельского шоссе пожилой мужчина уверенно рассказывает это и что-то еще по-албански. Не останавливается, наверное, от удивления, что перед ним русские, забыв, что албанский мы можем и не знать.
Хорошо, что Александр из нашей компании — большой полиглот и неплохо изъяснялся на местном и греческом. Греческий здесь, кстати, знают гораздо лучше, чем английский. Вообще, связь с Грецией в Албании чувствуется нередко — в первую очередь — в пейзажах, в судьбах местных жителей, а часто и в их происхождении.
Так, в очередном селе, потерявшемся среди горных дорог (про асфальт в южной сельской Албании приходится забывать), вижу двухэтажную школу и футбольное поле. Спустя пару минут ватага ребят забивает мне, почти в камеру, неплохой гол. Под впечатлением перехожу через дорогу, иду к каменной церковке. Калитка закрыта. И тут с края села почти бежит седая женщина в черном:
— Сейчас открою, подождите!
Местная гречанка — старшая православной общины. У Хариклии ключи от церкви, она же рассказывает нам про иконы в очень скромной обстановке внутри. На двери висят объявления на албанском языке.
Ранее в Гирокастра наблюдал, как служба в затерявшемся среди двухэтажных домиков православном храме шла на греческом. Здесь же, в пути к южному албанскому городу Корче, литургии в приходе, ведомом греческой общиной, проходят на албанском. Позднее, на берегу озера Преспа, в македонском анклаве, мы увидим, что в Албании есть и православная церковь, живущая на македонском языке.
А пока заночевали на очередном горном перевале под городком Лесковик, традиционно — в машине. Ночью кто-то звенел колокольчиком то в одной стороне, то в другой, то где-то в глубине ущелья. Утром неподалеку оказались и осел, и козы, а вон, ближе к лежащим на дне впадины лачужкам, гуляет корова. И у всех по колокольчику. Наверное, все они вместе создавали причудливую ночную мелодию.
Лачужки, рассыпанные по склонам вне редких городков, иногда похожи на бытовавшие когда-то на подмосковных огородах сарайчики из отходов строительного мусора, веток, обрезков досок и даже автомобильных дверей.
— Вон там, ближе к вершине, — парень, продающий у дороги мед, показывает пальцем куда-то в серо-зеленую дымку.
— К нам на машине не проехать, только пешком или как я, на мопеде, — продолжает Мохаммед, улыбаясь.
Раздолье для повстанческих действий. Не случайно здесь во Вторую мировую были сразу несколько партизанских фракций. Эти ландшафты помогли последнему диктатору — коммунисту Энверу Ходже привить албанцам идеологию о том, что они жители государства — крепости.
Враги не только на Западе и юге, но и на востоке, — таковы были пропагандистские установки в Албании 1960−80-х. Попутно Ходжи охотно перенимал сталинские методы, о чем рассказывает музей в родном городе диктатора.
Так, соседствуют с друг другом снимки, где на одном присутствует «близкий соратник вождя», а на другом он уже заретуширован, удален по причине физической ликвидации самой персоны. После начала развенчания культа Сталина Хрущевым у Ходжи не получилось продолжать советско-албанскую дружбу. СССР, по его мнению, впал в ересь и стал представлять угрозу. И пока огромная доля населения сидела за политику, религию, шпионскую деятельность, Ходжа поручил построить каждой семье по бункеру. Бетонное укрытие, наивное в случае ядерного удара, должно было стать еще и опорой для тысяч пулеметчиков.
Но сейчас вокруг заброшенной бетонной шапки бродит пастух на осле. Купола бункеров заметны чаще, чем минареты или купола церквей. И хотя за религию уже не сажают (при Ходже срок давали даже за найденные в доме церковные свечи), храмов на албанских пейзажах остается мало. При коммунистах их крушили чуть ли не активней, чем в СССР.
На сотни километров вокруг горы, поля и крестьяне. Дома выше четырех этажей — большая редкость. Снова и снова объезжаю гужевые повозки. Колоритный крестьянин на осле поначалу кажется диковиной и заставляет вновь и вновь включать камеру, но потом оказывается, что это типичный транспорт, типичная сцена и обычный трудовой человек.
С ослом по популярности могут поспорить в Албании лишь «мерседесы»: они, двадцати- и тридцатилетние, занимают больше двух третей автопарка страны. На «мерседесе» здесь и рыбак, и таксист. То, что в Москве посчитали бы стильным винтажем, у меня на глазах въезжает в илистый берег озера Преспа: это один товарищ подвез другому двигатель для лодки...
Тем временем мимо кустов горного шиповника, по гравийным серпантинам днем и ночью мы продвигались к границе с Македонией.
Уже в темноте внезапно на окраинах сел и на горных дорогах возникали блокпосты полиции. Патрули тормозили легковые машины, проверяя документы. Решительно остановили и нашу. Свет фонарика скользнул на номер, и тут на лицах людей в форме можно было разглядеть даже не удивление, но некий ступор. В четырех случаях следовала одна и та же бессловесная реакция: после взгляда на российские номера полицейские делали жест рукой:
— Проезжайте.
Почему так быстро, почему даже без взгляда в салон, проверки страховки. «От греха подальше»? Осталось загадкой.
Андрей Бородулин
