Приемная мама неходящего, неговорящего и пребывающего где-то в своем мире подростка-инвалида решила проколоть ему ухо в тату-салоне и вставить сережку.

Зачем? Чтобы ребенок выглядел миленько и нравился маме и окружающим. Вот пост в популярном Facebook мамы с активными гиперссылками на салон, вот фотографии ребенка. Кажется, перед нами обычная реклама салона друзей. Вот только автор у нее был необычный: Лидия Мониава, директор детского хосписа «Дом с маяком».

Почему простой пост о бытовом приключении вызвал такую бурную реакцию, что Лидии пришлось оправдываться в незабываемом стиле «а в Америке негров линчуют»? На мой взгляд, причин несколько, а сережка стала только последней каплей.

Коля, так зовут мальчика, появился в доме Лиды в разгар вспышки ковида под лозунгом «спасем обитателей ПНИ от уханьской заразы». Мол, для детей и взрослых, живущих в системе, от опасности умереть в скученности и отсутствии заботы. Пожив с Колей, Лида решила, что справится, и оставила его себе насовсем.

То есть живет ребенок у опекунши без году неделя, и по всем признакам семейная система находится в разгаре «медового месяца». Так называют период, когда все «старенькие» члены семьи пребывают в восторге от появления «новенького» и склонны как преуменьшать трудности и дискомфорт, так и преувеличивать свою радость. Чем-то этот момент схож с послеродовым восторгом матери от младенца, подаренным ей природой, чтобы она эту орущую козявку не утопила в ближайшем болоте и с оптимизмом смотрела на свое изменившееся тело. Сам свежепоявившийся член может быть как в восторге, так и в стрессе, но у паллиативного ребенка этого не узнать.

Обычно специалисты по усыновлению не рекомендуют беспокоить ребенка из системы и не водить его лишний раз в людные места, опасаясь, что нервная система малыша будет перегружена и он выдаст истерику.

Но Коля особый случай. Лида, похоже, взялась доказать, что жизнь с глубоким инвалидом никак не мешает его попечителю продолжать активную жизнь, и ходит с ребенком всюду, в том числе на несогласованные митинги. И, разумеется, рассказывает об этом в социальных сетях. И это первый триггер: у опытных приемных родителей такое поведение вызывает, мягко говоря, недоумение.

Если же вспомнить, что ребенка забрали для спасения от инфекции, передающейся воздушно-капельным путем и особенно опасной для ослабленных людей, то ситуация с походом в места массового скопления людей, да еще без маски, и вовсе выглядит странной. Я уж не говорю о том, что несанкционированный митинг — это место повышенной опасности для любого ребенка, беременной или старушки.

В России были истории разгона митингов, и решение подставить себя или своего ребенка под потенциальный риск быть уроненным и затоптанным паникующей толпой выглядит несколько странным. Не спорю, что кадры для иллюстрации зверств режима получились бы красивые, но… Зачем? У этого ребенка точно есть политическая позиция, которую лично он хочет выразить?

Лида на своих страничках в соцсетях, описывая жизнь с Колей, периодически сбивается на риторические вопросы формата «почему они не», «почему у нас не видно инвалидов». И все бы ничего. Но в тех же соцсетях она публикует объявление о поиске няни для ребенка с зарплатой в 50 тысяч и обещанием оформить ее в «Дом с маяком», рассказ о наличии другой няни и повествует, как Коля находится в центре дневного пребывания в хосписе.

То есть по факту Лида ведет себя как «отец»: уход за дитем осуществляют одни люди, а она получает возможность проводить время с сытым довольным ребенком, ухаживая или помогая ему с гигиеной только в рамках своего желания. И тут удивляться и возмущаться начинают уже мамы детей-инвалидов. К моменту, когда лежачему ребенку исполнится 12, как Коле, у его мамы уже давно и прочно сорвана спина от бытового ухода формата «поднять/переодеть, положить в ванну/коляску, достать из ванны/коляски». Рассчитывать такая мама может только на помощь близких.

В Москве какое-то количество мам получают помощь от «Дома с маяком» в виде нянь, но, опять же, не все нуждающиеся, не на весь день, а на несколько часов в неделю. Свободных 50 тысяч на няню в семье может и не быть, особенно если речь идет об одинокой маме, получающей пенсию ребенка и выплаты по уходу за ним.

Таким образом, маме не до прогулок и поездок с ребенком за рамками необходимых. Добавим в эту картину личные связи Лиды, позволяющие ей получать консультации лучших врачей и назначения самых современных препаратов «по звонку», — и недоумение мам детей-инвалидов, как выросших, так и маленьких, перерастает в гнев. Им-то за рецептом на незарегистрированный препарат еще побегать надо, а это тоже силы и время.

По сути, записи Лиды выглядят как описание демонстративного потребления на глазах куда менее обеспеченных сограждан и не могут не вызывать раздражения. Учитывая, что при этом еще и возникает вопрос «за чей счет банкет», картина получается несколько странной. Друзья Лиды рассказывают о личных попечителях, помогающих ей и ее маленькой семье. И я не могу не вспомнить свой старый пост «Демонстративное потребление как причина сетевых скандалов». Подогреваемая и подзуживаемая поклонниками, Лида ведет себя как типичная мама-собирательница, уверенная, что ее ребенок достоин самого лучшего, и забывая, что вокруг живые люди, оплачивающие этот банкет из своих средних зарплат и понимающие, что ресурсы вообще-то ограничены.

А теперь вернемся к сережке. Я не буду задавать риторический вопрос, насколько нужно вмешательство под наркозом ребенку, страдающему от десятков эпиприступов в день. И даже патетически восклицать, что постоянное раздражение от присутствия сережки может провоцировать дополнительные приступы. И не буду упоминать, что неречевой ребенок с минимальным интеллектом даже объяснить не сможет, что ему не так. Я не верю в подстройку под ребенка, когда слова не нужны, за месяц или даже два совместной жизни. Особенно если учесть, что значительную часть времени он проводит с другими людьми.

Модификация чужого тела без выявленной воли человека — это объективация этого человека. Мы татуируем породистых животных, чтобы всегда иметь возможность отследить их происхождение и убедиться в благородности крови. Мы отрезаем им уши и хвосты, чтобы подчеркнуть породные стати. Мы чипируем домашних любимцев, чтобы найти их, если потеряем.

Мы вешаем бирку на ухо корове в стаде или бродячей собаке, показывая, что животное не само по себе тут ходит, оно не дикое и кому-то нужно и ценно. Сутенеры наносят татуировку проституткам, чтобы всегда отличить принадлежащую им девушку среди других сексуальных работников.

Люди обрезают мальчиков и девочек, чтобы соблюсти их ритуальную чистоту и отделить тем самым от мира животных, но настоящим человеком в глазах «племени» такой ребенок станет значительно позже, пройдя ритуалы инициации в подростковом возрасте с уже добровольными телесными модификациями. Или не станет вовсе, если это она, а не он.

Можно ли получить осознанный ответ и согласие на сережку от ребенка, находящегося в состоянии Коли? Ответ, по-моему, очевиден.

Лида Мониава в своем посте по следам скандала перечисляет подобные объективирующие практики в учреждениях социального призрения, впрочем, почему-то путая их с медицинскими манипуляциями, на которые не надо спрашивать согласия у недееспособного пациента, и недостатками ухода, неизбежными при недостатке персонала. Кстати, решение не пускать мать к умирающему ребенку — это тоже объективирующая практика, в которой интересы врачей ставятся выше интересов пациентов. Удивлена, что Лида Мониава не вспомнила ее.

Возникает закономерный вопрос. Почему объективация человека в институции — это однозначно плохо, а в домашних условиях — так же однозначно хорошо? Почему побрить обитателя ПНИ налысо, чтобы персоналу было легче за ним ухаживать, — это невозможная дикость, а вставить серьгу, чтобы приемной маме было приятно смотреть на своего подростка, — поиск морального ресурса? Почему, справедливо ругая систему помощи больным людям, врачей за склонность не видеть в пациентах и подопечных людей, профессиональные благотворители тут же объективируют их сами, отказывая в базовом праве на телесную неприкосновенность? И объединяются в классическом корпоративном «наших бьют», едва возникают малейшие сомнения в корректности отношения «своего».

Именно эти двойные стандарты интуитивно чувствуют люди. Наше общество стремительно распадается на страты, имеющие между собой крайне мало общего. И чем быстрее идет этот процесс, тем острее реакция на малейшие раздражители.