Снова на тему разводов. Теперь личное.

Почему меня это так беспокоит — потому что я сама это всё прекрасно помню. Вот это ваше вранье про то, что дети маленькие не понимают — поглубже себе засуньте.

Я 1990 года рождения. В 1991-м распался союз, и я помню прекрасно, как я, маленькая, сидела на ковре перед телевизором «Рекорд», а там показывали Горбачева и анимацию, как от большой-большой страны отрываются куски.

Точно так же я восприняла и развод своих родителей. С их слов они очень друг друга любили и я была желанным и запланированным ребенком.

У мамы это был первый брак, у папы второй. Первый у него был «по залету» лет в 20, там был сын, про которого я единственное что знаю, что его пол детства заставляли играть на скрипочке. А папа вообще долгое время даже не осознавал тогда наличие ребенка в силу молодости и военной службы. Так вот.

Мама с папой по их словам друг друга очень любили. Но в какой-то момент все пошло не так, и я считаю, что тут есть вина двух человек — папиной мамы, которой моя мама не нравилась никогда, и моей мамы. 

Моя мама выходила замуж за кадрового офицера военно-воздушных сил России (возможно, еще СССР). Он был клевым, красивым, высоким романтичным хипарем. Которого потребности быта мало заботили. Он сам вызывался в каждую горячую точку, в которую только было можно. 

Дважды побывал в Афгане и застал первую Чеченскую. В Афгане мог бы получить «Героя», если бы это кого-то волновало. Потому что посадил горящий вертолет, будучи штурманом, с двумя мертвыми пилотами. Первый пилот погиб от прямого попадания мелкокалиберной ракеты, а второй — просто от инфаркта. Но вот он как раз сыном генерала оказался. Поэтому папе не то что героя не дали, а сказали — скажи спасибо, что не посадили. 

У мамы тоже мирной жизни было мало. Пока папа шатался по гарнизонам и покорял небесные дали, она работала в военном госпитале, во времена первой чеченской. Хирургической медсестрой. И раненых в Воронеж тогда перли столько, что ампутированные ноги и руки просто не успевали убирать из операционных. Конечности просто валялись в коридорах. 

Потом они оба на фоне этого всего кошмара начали в компаниях прибухивать. Мама сказала папе, что он нужен ей дома. А папе было нужно небо. Он без неба реально дох. Ему хоть вертолет, хоть парашюты — что угодно было. Лишь бы небо. 

А мама все уповала на семейные ценности. Она отрезала ему крылья. Папа забухал. И с тех пор после каждой рюмки он рассказывает про Афган. 

Меня папа очень любил. Когда я родилась, он забрал меня у мамы и кругами носил вокруг нашей девятиэтажки, и рассказывал, как мы будем жить и где. Когда мне исполнилось полтора-два года, они начали строить дачу. Меня в коляске просто парковали под кустом ромашки, я их радостно ела, а они из всякого хлама и того, что где-то стырить удалось, строили дом. 

Папа в первую очередь придумал построить мне индивидуальную треугольную, похожую на шалаш, комнату. Назвал это «Светелкой». Он очень меня любил. И маму. И дачу. Но он не зарабатывал много. 

В итоге мама решила подать на развод. И на алименты. Мне было четыре. Я прекрасно это помню. Они даже не ругались. И даже после развода из ЗАГСа вышли улыбаясь, и дали интервью местному ТВ. 

С тех пор папу я видела только по праздникам. Алименты он не платил, потому что не было работы в девяностые. Мама продолжала с ним судиться и настраивать меня против него. А я каждый день ждала встречи с ним. Каждый день. 

Иногда мама разрешала ему приезжать на мой день рожденья. Денег у него не было никогда. Но те подарки, которые он мне дарил, я храню до сих пор. Большую ракушку, молоток, альбом с фотографиями, куклу и большого медведя Топтыжку. 

Когда я подросла мы с папой виделись без маминого ведома. Её не отпускала травма неоправданных ожиданий, как будто не понимала, за кого замуж выходила. Папа водил меня в кафе и все мечтал о небе. 

Когда я стала подростком, я сама по 4 километра пешком ходила в гости к нему на дачу. Сажала ему там цветы. А он учил меня гвозди забивать и отличать болты от шурупов. Еще дрова колоть научил. И рассказал про небо, про Афган, про то, что его мучает до сих пор и душит. 

И у мамы, и у папы, спустя годы после развода, конечно же были и другие отношения с другими людьми. Но никто из них не был счастлив. 

В день, когда моя мама погибла в пожаре, за час до страшных событий, папа приезжал к нам домой. Собрал каких мог продуктов и хотел вместе отметить рождество. Но она не открыла. Потом случился пожар… И всё… 

В три утра папа позвонил, и сказал, что мамы больше нет. И квартиры нашей тоже… 

Знаете, я сделала из этой истории очень много выводов. С самого детства. 

Если у вас есть проблемы такого характера, что вам не дают общаться с вашими же детьми — потерпите. Дети подрастут и сами к вам придут. 

Дети любят безусловно. И дети делают свои выводы. Дети не могут разорваться между мамой и папой. 

А еще это всё — как-то вдруг в момент почему-то стало не про любовь. Как будто кто-то устал и сказал — да колотись оно всё конем. А вот это всё. Это крах. 

Потому что любят не за деньги. Не за привилегии. Не за звезды на погонах. А просто за то, что ты есть. И еще, когда любят по-настоящему, осознанно, то умеют на какое-то время отпускать. Не навязывать удушающую и разрушающую модель семьи. Нельзя разрушить жизнь человека во имя собственного эго, а потом ждать, что всё будет хорошо. Не будет. Потому что этот человек исчез ровно в тот момент, когда отказался от мечты. А она исчезла тогда, когда материальное стало важнее любви. Исчезли все. Растворились. Мамы больше нет, а папа сейчас — глубокий старик, живущий одними воспоминаниями. Это для меня большой урок о любви и нелюбви. На всю жизнь.