«Лошадиная доза». Часть 2. Чайковский

Хмурый, насквозь пропахший лошадиным потом мужик при знакомстве руки не подавал. «Петр», — бурчал он, упуская отчество даже перед малолетками. При попытке обратиться к нему уважительно, по батюшке, он супился, а трехразовые проверки люто ненавидел. На выкрик инспектора «Казаков!» он был обязан громко ответить: «Петр Ильич!» Нет-нет, а из строя в спину раздавались смешки… Чайковский!

На воле, когда он работал конюхом в совхозе с издевательским названием «Путь Ильича», на подобное прозвище он реагировал бурно. Выхватывал из-за пояса выцветший кнут, тряс им, а по пьяни мог и перехватить обидчика с хриплой предъявой: «Ты кого пи@#расом назвал, падла?!»

Здесь же, в лагере да еще и в «козлятнике», ему только и оставалось, что зыркать из-под бровей острым взглядом провалившихся глаз да кусать полусгнившими зубами обветренные губы.

Любая работа на администрацию, кроме «промки», среди блатных и мужиков считалась «западло» — верный путь в «козлятник». Но когда Петру Ильичу предложили работу конюха в «расконвойке», тот не колебался ни секунды и «повязался» вмиг. Лошадей он любил с детства, даже в тюрьму его привело редкое нынче преступление — конокрадство. И дали бы ему года два-три, но хмельное буйство при задержании аукнулось в шесть лет общего режима. «Расконвойка» же давала Петру Ильичу еще и относительную свободу передвижения с возможностью неплохого заработка.

Временами его лошадка привозила из-за зоны то пару спортивных костюмов, то легкую удобную обувь, то десяток литров водки. Петр Ильич без утайки сдавал «запреты» своему бригадиру, получал денежное вознаграждение за «ноги» и всю сумму переводил на счет жены, не оставляя себе ни копейки. Разве что спирт, иногда выдаваемый «бугром» в виде премии, конюх немедленно пропивал со счастливыми от халявы собутыльниками.

Как-то в конце лета, когда палево жарких дней улеглось и работяги с «промки», отпахав смену, кто варил чифир, кто выходил из цехов перекурить, Петр Ильич собрал компанию человек в десять.

В узком длинном сарайчике с замызганной лампочкой зэки сдвинули скамейки и разложили скромную даже по лагерным меркам снедь. Вокруг них на полках стояли пустые клетки. В паре из них блестели глаза пока еще не оприходованных кроликов. Из кучи прошлогодней соломы Петр Ильич достал пластиковую канистру со светло-коричневой жидкостью. Сильные руки сорвали крышку. В плотном, тягуче-прелом воздухе бывшего зверинца поплыл резкий запах спирта.

— О, чё за праздник, Петруха? — удивился сухонький, словно скрученный опёнок, зэк.

— Неужто Люська наконец дала? — пошутил другой, чернозубый, и тут же втянул в плечи воробьиную голову, прячась от замаха конюха.

Высокий зэк, ссутулившись под потолком, потянул носом и уточнил:

— Это коньяк, Ильич?

— Хреньяк, — глухо отозвался конюх. — Жену мою провожаем.

— На войну?

— На хер!

Петр Ильич сузил глаза и сплюнул под ноги:

— На развод подала, падла! Сегодня в спецчасть тянули расписаться. Там узнал, что она еще и полдома продала. Когда успела? Чего ей не хватало?

Зэки загудели:

— Может, всё туфта, Ильич?

— Мусорам веры нет!

— Сел в тюрьму — меняй жену!

— Не ты первый, Ильич, не ты последний. Жить-то есть где?

Зэки проявляли сочувствие, устраиваясь за столом поудобнее.

— Ну, лады, это надо обмыть! — раздалось из глубины сарая.

 — Да-да, — вразнобой заголосили зэки, хлопая конюха по спине и передвигаясь поближе к закуске.

 — Ильич, это же счастье, ты теперь по-настоящему свободен!

 — Угу, — буркнул конюх и разлил пойло в алюминиевые кружки.

 — Ну, за скорейший откидон! — подняли тост в глубине сарая.

 — Вздрогнули! — дал кто-то команду, и острые кадыки синхронно задвигались.

А Петр Ильич, перед тем как рвануть в пьяную ночь, с четкостью вчерашнего дня выудил из памяти картинку двадцатилетней давности.

Совхозная конюшня. Ряды пустых станков — табун на выпасе. Рыжая Светка с плотной ядреной грудью лежит в телеге на старом бушлате. Загнул-то он ее силой, брыкалась, как необъезженная, а неделя прошла — и уже сама приходит. Как обращаться с бабами, ему объяснять не надо — врожденное. 

Все годы так: плеть и ласка, и ничего, вон двое каких вымахали, один в армейке, другая замуж выскочила. Как дети из дома, так и она, падла, рванула! И чего ей не хватало?

— Вздрогнули!

За короткую ночь чужого коньячного спирта ушло тысяч на сорок. А утром, сразу после проверки, ШИЗО пополнилось страдающими от жестокого похмелья зэками.

Через две недели Петр Ильич, жмурясь от яркого дня, уже слегка прохладного, но несравнимо приятного после карцерного климата, покинул изолятор и направился к «бугру». Долг на шее повис немалый, уйти от расплаты не представлялось возможным. Но Петр Ильич и не побежал бы. Уж лучше прийти с повинной и отхватить свое, чем прослыть фуфлыжником. Известно, фуфлыжник хуже пи@#раса. Последних Петр Ильич недолюбливал.