Дзен
Телеграм
«Лошадиная доза». Часть 5. Прощальный танец
***
Пётр Ильич ощупывал небольшой пакет, завёрнутый колбаской, и почему-то решил, что в нём гречка-ядрица. Игнорируя предупреждения «тухлой акулы», конюх аккуратно размотал упаковку и заглянул внутрь. Вместо гречки там была крупная поваренная соль. Пётр Ильич стиснул зубы и привалился к стене сарая. Этой дряни мне ещё не хватало, подумал он. Влип так влип!
К наркоманам Пётр Ильич относился с брезгливым порицанием. При загульном веселье хороши водка, спирт, самогон, но травить себя гадостью ради сомнительных глюков? Этого он не понимал, хотя ещё в тюрьме не раз встречал настоящих наркош со шприцами в гниющих руках.
Дикое желание заключённых наркоманов достать «кайф» толкало отчаянных на всеразличные авантюры. Риск был велик. В случае поимки грозил новый срок, но «перекумар» был гораздо сильнее разума. И потому шли бандероли со спайсовыми сигаретами, посылки с героиновой сгущёнкой и передачки с гашишем вместо карамельной начинки.
Большинство блатных грузинов плотно сидело на героине — «бродяга должен отдохнуть», и деньги на кайф, бывало, выделялись даже из лагерного «общака». За дозу платили с десятикратной накруткой.
Вполне естественно, что и Семён Аркадьевич давно мечтал о сверхдоходах. Так или иначе, но с его помощью «кайф» в лагере появлялся.
Зная это, Пётр Ильич не пошёл бы ни к «положенцу», ни к операм. После такого манёвра не помогла бы даже смена лагеря. То, что бугор пьёт в штабе кофе за одним столом с администрацией знал весь лагерь. Мешать рукам друг друга мыть Пётр Ильич не собирался.
Времени на раздумья не оставалось. Ловить момент для уединений с Люси становилось всё сложнее. Пётр Ильич, отмахнувшись от тяжких сомнений, совершил, как он надеялся, последний ритуал близости с уже родной лошадкой.
Одна ходка, и баста!
Но с возвращением в лагерь пришлось повременить. После свинофермы и двух долгих походов на почту, Люси таскала ткань на промзоне и, позже, шлакоблоки на стройке. Пётр Ильич беззвучно ругался, несколько раз пересекался с требовательным взглядом бугра, но поделать ничего не мог.
Когда Пётр Ильич был вынужден оставить на ночёвку лошадь за зоной и вернулся в лагерь без неё, бугор кричал как безумный. Казалось, у него в голове вот-вот лопнет сосуд, но он и пальцем не тронул конюха. Груз тянул под сотню тысяч, и калечить невольного наркокурьера было бы глупо. «Потом прибью», — решил Семён Аркадьевич и отпустил конюха восвояси. Но каптёр не преминул вслед проскрипеть: «О дочери не забывай, Ильич!»
Утром Пётр Ильич привёл Люси в лагерь и, не теряя времени, распряг её в «промзоне» прямо у швейного цеха. А через десяток минут туда сбежалась вся «промка».
Люси танцевала!
Те очевидцы небывалого шоу, кому повезло всё увидеть с самого начала, позже рассказывали, перевирая конечно и фантазируя, как конюх то ли пытался связать лежащую на боку лошадь, то ли наоборот — развязать её.
Но как бы то ни было, Люси вырвалась и помчалась по кругу, раз-другой споткнулась о камни и даже упала, но тут же вскочила и, будто затеяв игру в догонялки, принялась убегать от панически зовущего её конюха.
Отбежит от него недалеко, встанет в каком-то странно беспокойном состоянии, копая дёрн копытами и кивая головой вверх-вниз, подпустит конюха почти вплотную, заржёт и рванёт от него в прыжке. Снова ненадолго замрёт и тут же закружится, завертится вокруг самой себя и ржёт, ржёт не прекращая, выгибаясь дугой то в одну, то в другую сторону.
Вскоре Люси затрясло в судорогах. Её сжимало и растягивало словно гармонь. Она тянулась мордой под хвост, шла боком, трясла гривой, далеко вокруг разбрасывая густую жёлтую пену и уже только хрипела.
Конюх исчез.
Люси, пройдя десяток метров на полусогнутых ногах и чуть ли не волоча по земле зад, вдруг подломилась и завалилась вперёд на грудь да так и замерла в жутко неестественной для лошади позе. Она долго не двигалась, и несколько зеков из окружившей её толпы подошли поближе. Один из них решился ткнуть в неё палкой. Но едва дотронувшись, он вскрикнул и отскочил. Люси вздрогнула, захрипела и, упав на бок, засучила-заперебирала ногами, пытаясь убежать от близкой, но незримой людьми опасности.
Распихав зрителей, к Люси подбежал Пётр Ильич, коротко взмахнул рукой и точным движением вогнал в её шею острую лясу косы. Выдернув стальное жало, он с открытым ртом смотрел на конвульсии лошади, на тугую, шаром взбухающую тёмную кровь, на ошалевших от зрелища людей, затем резко отбросил блестевшую брусничным соком сталь и поспешил скрыться в полуразрушенном здании бывшей кузни.
Зачарованные зеки сообразили не сразу. Бывалые рванули вслед за конюхом и всё же успели вытащить того из петли. Пётр Ильич, очухавшись и уже никого не стесняясь, зарыдал, словно девочка над первой разбитой любовью.
Через две недели, когда отдел по борьбе с незаконным оборотом наркотиков и служба собственной безопасности ФСИН оставили лагерь в покое, захватив с собой и Петра Ильича, и Семёна Аркадьевича, а чуть позже и каптёра из «козлятника», к столовой подъехала ржавая «Газель». Из кузова водитель принялся разгружать поддоны со свежим хлебом.
Мимо шли на обед зеки, и один из них спросил: «А где Люська-то?» Водитель усмехнулся: «Скоро увидишь!»
А через несколько дней некоторые из заключённых впервые за свою отсидку увидели в баланде мясо.
— Конина! — воскликнул какой-то зек.
Столовая немедленно залязгала ложками, засёрбали рты вечно голодных каторжан.
— Супчик из Люськи, как дома у мамуськи! — сострил кто-то.
— Да это же конебализм! — ответили ему.
— Один, уже доедая, спросил у соседа:
— Это мы что, вещдок хаваем?
Зек в очках с верёвочками вместо дужек ответил не сразу:
— Нет, это мы наше УДО в сортир спускаем.
Осенью на условно-досрочное пошло около десятка человек, и провидцы оказались правы — суд не прошёл ни один.