Засунуть запаянную «инфокапсулу» в задницу оказалось непросто, тем более что задница была чужая.

«Инфокапсулами» я прозвал записки, что раз в квартал отправлял на волю через доверенных освобожденцев. Зеки уходили на волю, многие были на администрацию и актив очень злы, другие хотели сохранить своё достоинство, и некоторые из них проносили в себе мои «малявы».

Заполненные мелким почерком узкие полоски бумаги скручивались в тугой рулончик, запаивались в целлофан от сигаретной пачки и в «воровском кармане» проносились на волю. Так арестанты называли свои задницы. В них по «параллельному» миру нередко путешествовали запрещённые предметы: симки с деньгами, «соль» или табак, а у тренированных даже телефоны.

Сегодня на свободу должно было отправиться очередное послание, но вышла заминка. В последний момент «воровской карман» одного неравнодушного зека наотрез отказался принимать запаянную мной ранее «инфокапсулу». Узнал я об этом случайно.

Вот уже год я снабжал кузбасскую братву и своего адвоката информацией об активистах нашей «краснознамённой» колонии. Начиная с самых главных, особо жестоких или открыто сотрудничающих с оперотделом и заканчивая последними «эсдэпуриками». Многие из них стояли кучками на углах бараков или объектов, перемахивались друг с другом особыми знаками, показывая, кто из начальства идёт в лагерь, другие с блокнотами ходили среди обычных зеков и «записывали нарушения». Все их видели в лицо, кто-то даже узнавал в них своих одноклассников, но почти никто не знал, что ФИО, год рождения и конец срока всех активистов лагеря стабильно отправляется на волю. У особо отметившихся негодяев — и их домашние адреса с телефонами родни. Надо было только знать, в каких журналах искать адреса, а в каких телефоны. Статисты это знали, ибо ежедневно с ними работали.

Я верил, что зло можно приуменьшить, если исчезнет анонимность его носителей. И потому мои капсулы на воле ждали те представители «чёрного» мира, до кого я смог дотянуться через тех же зеков, кому пришлось довериться. Найти таких было непросто. Доверять здесь означало пострадать. Любой мог оказаться агентом оперотдела, некоторые из них работали даже на зарплате, но большинство завербованных просто мечтали об условно-досрочном.

Однако приходилось рисковать, и уже через пару лет у меня появились первые соратники. И вдруг очередная доверенная задница паникует в отрядном туалете, а моя капсула выпадает в клозет.

Тюремный туалет — «крокодил» — так устроен, что утонуть в нём чему-либо сложно, нужно смывать ведром. И когда я случайно зашёл туда после обеда, то увидел двух ссорящихся зеков — нашу маленькую ячейку сопротивления. Ругались они шёпотом, чтобы не спалиться. Один другому передал запаянную капсулу, очень небольшую, меньше, чем о которых я читал в «Мотыльке» Анри Шарье. Там капсулы с наличкой были чуть ли не с кулак, а у меня, скорее, с женский ноготок.

Тем не менее испуганный и оттого неловкий зек выронил записку в туалет.

Оказалось, они не ссорились, но бурно и вполне серьёзно обсуждали ситуацию: загасилась ли малява в «крокодиле» и можно ли порядочному арестанту дотрагиваться до неё рукой. И как записку «отшептать»?

Я выхватил «маляву» из достаточно чистой воды, сунул её зеку чуть ли не под нос и прошипел:

— Запреты не гасятся! Суй!

Второй кивнул и заугрожал:

— Засовывай сам, а то!..

Освобожденец вздохнул и не без труда спрятал информационную бомбу на дно «воровского кармана».

Годом ранее таким же путём «освободились» пластиковые карточки Игоря Каторина и Алексея Стрельникова. Первый покончил с собой у нас в штабе, второй был «ментом» колонии и руководил Секцией дисциплины и порядка. Активисты этого отряда, где исправлялись неисправимые, раздавали обычным мелким «эсдэпурикам», по сути — бедолагам, что попадали туда после карантина, женские имена. Те не смели отказаться и отзывались на них, когда в отряде не было администрации.

По ночам «эсдепурики» часами переписывали дневные донесения и мечтали, чтобы поскорее наступило завтра. В их руках снова будет маленький кусочек власти над ещё большими страдальцами — зеками режимных отрядов.

«Эсдэпурики» ходили по лагерю или стояли на посту в столовой и «отстреливали нарушения», то есть записывали в блокноты фамилии осуждённых, которые, по их мнению, нарушали порядок.

Нарушения интерпретировались вольно: там могли быть и разговоры зеков из разных отрядов, и их громкая речь или снятая с головы летняя кепка — феска. По вечерам «отстреленным» зекам прилетало от их завхозов, а то и на следующий день в оперотделе. И весь лагерь знал, кто на них ежедневно доносит.

Своих лиц работники СДП не прятали, их имена и клички зеки передавали друг другу в тихих разговорах, но на этом всё и заканчивалось.

К вечерней проверке заряженная «инфокапсула» уже была на воле.

Наше сетевое подполье разрасталось, и хотелось чего-то большего, как минимум возмездия.