«Лошадиная доза» 3. «Козлятник»

Предыстория

Двухэтажные бараки в «жилке» были отделены друг от друга решетчатыми «локалками». Нередко пьяные мужики, возвращаясь ночью с попойки, перелезали через забор из прутьев, цеплялись за них робой и, словно жуки на булавке, махали лапами и звали на помощь.

Но одно жилое строение в лагере было окружено высокими металлическими плитами. Поверху глухой забор опутывала колючка, причем нависала она наружу, будто предотвращала не побег, а набег. Попасть в барак можно было только через маленькую, на ночь запираемую калитку. Над входом висела табличка из мятой жести: «Отряд № 7», но все в лагере называли этот барак проще — «козлятник».

Там жили те, кто сотрудничал с администрацией.

В «козлятнике» был и спортзал с ржавыми гантелями, и библиотека со скромным разнообразием советских книг, и школа, и столовая, и спальные секции, и каптерка, и даже душевая комната для избранных.

Петр Ильич толкнул ногой калитку, скрывая в карманах неприятную дрожь потных рук, походя кивнул перекачанным спортсменам из блатных и, передумав курить, шагнул в сырое нутро барака.

Дверь в малую секцию, самую комфортную и по-домашнему уютную, была обита черным дермантином с латунными заклепками. Для полноты иллюзии вольной квартиры недоставало лишь глазка. Кнопка дверного звонка удивляла несуразностью своего присутствия. Сколько раз Петр Ильич, стоя перед дверью бугра, думал об одном и том же — дешевый понт! Из вредности он не стал звонить, ткнул посильнее кулаком и вошел, еле сдержав неожиданно холуйское: «Разрешите?»

Бугор «козлятника», Семен Аркадьевич Ольшанский, заплывший и толстокожий, в прошлом тяжелоатлет, нынче был уважаемым человеком с весом далеко за центнер. По лагерю он передвигался медленно и величаво, словно правительственный лимузин. Спешил он только в штаб к Хозяину — начальнику колонии — да и то с видом легкой досады, дескать, дел много, а тут беспокоят. Черный спортивный костюм, мягкий и дорогой, движений не стеснял. Перед кабинетом сотрудника администрации к Семену Аркадьевичу подбегал услужливый «шнырь» с щеткой и шлифовал зеркальный блеск на легких туфлях бригадира.

До посадки Семен Аркадьевич держал в Костроме десяток пунктов по сбору металла, из-за него он и сел. Километр разобранной ж/д ветки с двумя опорными башнями ЛЭП вызвали резонанс в местечковой журналистской среде. От крупной взятки отшатнулся даже городской прокурор, и сборщику металлолома пришлось перебраться в СИЗО.

В неволе талантливый коммерс не потерялся. Он быстро выбился в бугры «козлятника», конечно же не без помощи заинтересованной в теневых доходах администрации. Зарабатывать на зэках деньги у «порядочных арестантов» считается неприемлемым — такой уклад Семену Аркадьевичу был только на руку. Монополия везде сверхприбыльна.

Постепенно его робкие начинания перетекли в грандиозные финансовые проекты. Как только в лагерный магазин приезжал грузовик с товаром, первым всегда закупался седьмой отряд, оставляя после себя пустые полки. В бараке жилзоны у Семена Аркадьевича был специально обученный человек — «барыга». Когда караван «козлов» с пузатыми клетчатыми баулами шел через всю «жилку», местные дозорные от братвы кричали зычное: «Завоз!» Уже через полчаса в секции у барыги было не протолкнуться — мужики отоваривались чаем, сигаретами, шоколадом и тушенкой. Естественно, втридорога.

Если кто-то нуждался в легком «запрете»: футболка, кроссовки, спирт, керамическая посуда, — Семен Аркадьевич был готов помочь, пусть и с ценником из арбатского бутика. Тяжелые «запреты» обсуждались с глазу на глаз, и чаще всего желания клиента удовлетворялись — были бы деньги.

Своих подопечных Семен Аркадьевич распределял на те или иные должности тоже не без интереса. Голодранцы без поддержки с воли тянули плуг на контрольно-следовой полосе, чистили территорию, красили заборы, асфальтировали тропинки, тянули колючку, — содержали в порядке весь лагерь. Те, кто мог платить, покупали «лантухи» дневальных, библиотекарей, каптеров и ежемесячно перечисляли бугру немалые суммы.

Даже за койко-место в чистой отремонтированной секции вносилась абонентская плата — тюль на окнах, цветы на подоконнике и телевизор на тумбе для «бедолажной чесотки» считались пределом фантазий.

Когда Петр Ильич пришел к бугру, тот сидел на широкой деревянной кровати, расслабленно откинувшись на пухлую, словно вареник, подушку. Закрытые на окнах жалюзи маленькой секции создавали приятный полумрак. На журнальном столике сверкал крупный черный виноград. Звук плазменной панели на стене был выключен, и лесбийские игры на нем выглядели настолько завораживающе, что, как ни старался Петр Ильич изображать чувство вины, взгляд его все равно тянуло к экрану.

Семен Аркадьевич на удивление бойко подскочил с кровати, искренне улыбаясь подошел к гостю и протянул для приветствия руку. Зажатую ладонь конюха он для удобства отвел чуть в сторону и коротко пробил левой в печень. Петр Ильич сипло всхлипнул и сполз в ноги к бугру прямо на коврик с надписью «Добро пожаловать!».

Дотянувшись до пульта, Семен Аркадьевич сделал звук погромче и, под пылкие стоны силиконовых порнозвезд, принялся бить конюха. Должников бугор не любил, но ценил и сильно не калечил. Вот и конюха не ломал — учил.

— Бухло тебя не доведет до добра, Ильич, — объяснял Семен Аркадьевич, ухая ногой в тощий живот конюха. — Раз-другой я закрою глаза на твои косяки, а там глядь — и бл*дь! Проснешься в гареме с Бабеттой в обнимку. И уже будешь Чайковским не по родству, а по образу жизни.

Семен Аркадьевич отсмеялся, аккуратно, почти по-товарищески пнул голову жертвы и продолжил нравоучение:

— То, что пришел сам, — молодец, крыс не терплю, но и фуфло мне двинешь — лично трахну! Долг свой отработаешь в несколько ходок — это не проблема. Только не пей больше, Ильич. А то посажу на бутылку так, что уже никто не снимет!

Из секции Петр Ильич выполз.

Вытирая рукавом слезы и кровь с разбитого лица, конюх встал, прислонился к холодной стене, как вдруг его затрясло, будто в телеге по бездорожью. Побои — ничто, за четыре года было всякое, но унижаться Петр Ильич не любил. Уже в конце экзекуции бугор сунул ему в лицо ногу в белом носке и приказал: «Целуй!» Голова конюха дернулась от брезгливости, но на носке все же остался отчетливый след расквашенных губ. «Оставлю на память! — заявил бугор, вернувшись на кровать. — Пошел вон!» Тогда-то Петр Ильич и заплакал.

Из открытой каптерки высунулся маленький дедок с тонкими желтыми волосами и, посмаковав зрелище, каркнул:

— Сюда канай, женишок кобылий!

Петр Ильич поплелся в каптерку. Там, среди сумок со шмотьем и ящиков с противогазами, сидел худой престарелый зэк. На вид он был немощный, эдакий Кащей, что чах над чужими баулами. Но все в лагере знали: дед из «козлятника» — еще та прожженная акула. Треть своей жизни он провел за решеткой, и всё его тело покрывали синие выцветшие наколки. Невесть как оказавшись среди мальков-первоходов, он отправил в «гарем» десятки провинившихся «козликов». Когда каптер своим резким, будто несмазанным голосом кому-то что-то приказывал, это были слова бугра: об этом тоже все знали и слушались его беспрекословно.

Дед достал из-под стола небольшой зеленый пакет и пододвинул его к конюху.

— Подарок из секс-шопа, Ильич. Получи и распишись, — хрустнул смехом каптер. — А теперь слухай меня, как двигаться будешь.

Петр Ильич пожалел, что в детстве попробовал водку.