Дзен
Телеграм
Утро пасмурного дня в Донецке. Встречаемся близ бункера движения «Интербригады» (это миссия партии «Другая Россия Эдуарда Лимонова» в Донецке) с двумя волонтерами — Ольгой и Аксиньей.
В этот раз собкор «Ридуса» в Донбассе отправилась по освобожденным территориям ЛНР, пострадавшим от войны. Что из этого получилось — в репортаже ниже.
Лимоновцы
Ольга — миниатюрная блондинка с железным характером, опытный партиец и комендант донецкого бункера. За время нашего знакомства не раз доводилось наблюдать, как Ольга «строит» воюющих парней, которые явились в увал и несколько расслабились. Аксинья — молодая эффектная шатенка с неизменно настроенным на съемку смартфоном.
С ними в машине двое парней хипстерского вида, Артем и Ваня. Обоих я вижу в первый раз.
Немного предыстории.
С «лимоновцами» мы общаемся более пятнадцати лет.
Когда-то писатель Захар Прилепин познакомил меня с питерским отделением партии. В то время я собирала материал для романа, где должно было фигурировать молодежное политическое движение. Ребята тогда мне скорее понравились, хотя взгляд мой на партию Лимонова был далек от комплиментарного: мои убеждения более, что ли, центристские и государственнические. Это отразилось в романе.
Тем не менее «лимоновцы» тогда не обиделись. А последующие события в Донбассе, затем и на Украине, начавшиеся масштабные боевые действия и вовсе поставили нас по одну сторону противостояния.
С весны прошлого года, наблюдая деятельность «лимоновцев» в ДНР, я убедилась в эффективности и прозрачности их миссии. Несмотря на разницу идейных платформ, мы то и дело сотрудничаем. Вот и теперь, когда во время поминок по двум партийным добровольцам Ольга обмолвилась о планируемой поездке на освобожденные территории ЛНР и я выразила желание присоединиться, она ответила коротким: «Погнали».
Раздолбаи из Питера
Закупив кое-какую еду в дорогу, стартуем. Ольга за рулем тяжелого «Соболя», Аксинья — впереди, мы с парнями на заднем сиденье.
— Вы тоже из партии? — завязываю я разговор.
— Нет, — отвечает со смешком Иван. — Мы просто питерские раздолбаи.
— Что?!
— Мы работаем барменами в Питере, — поясняет Артем. — Читали и смотрели про события здесь, в том числе увидели ролик «Интербригад» о ситуации в ЛНР. Поняли, что там нужна помощь. Связались с ребятами и закупили адресно нужный груз…
— Потом, хотелось посмотреть своими глазами, что здесь происходит. Не по телевизору, — подхватывает Иван.
— Неожиданно. Извините, но молодежь вашего типа редко поддерживает спецоперацию… Вы как относитесь?
— Я пошел в военкомат, меня не взяли, — говорит бородатый длинноволосый Артем.
— Я решил, что сам не пойду, но, если придет повестка, отлынивать не буду, — сообщает хрупкий, темноглазый и тоже бородатый Иван. — В любом случае уезжать из России я не собираюсь. Это моя страна, с какой стати?..
Тем временем мы выехали из Донецка, прошли Макеевку. Ольга тормозит на заправке.
— Я здесь всегда останавливаюсь, когда еду в ЛНР, — делится она. — Ничего не беру, только оставляю… Пять минут на туалет.
Мы заходим в помещение заправки, Аксинья берет кофе и хот-дог. Я тоже решаю позавтракать. Когда выхожу, Ольга уже пляшет у машины, чуть не выпрыгивая из штанов. Ругается:
— Сказано же — только туалет! Нас ждут люди, мы опаздываем!
Мы безропотно принимаем ее выговор — поспорить тут сложно.
Проезжаем Енакиево, Дебальцево. Покидаем территорию ДНР. На Луганщине почти моментально портятся дороги и исчезает мобильный интернет. Здесь он запрещен: требования безопасности.
Ленингроиды и москвичи
В Стаханове еще одна остановка: Ольга хочет купить сим-карту «Лугакома». Аксинья берет в лавке мороженое.
— Вкусное, не хуже, чем в Питере, — говорит она.
— А, ты же тоже из Питера., — откликается Ольга. — Полная машина ленингроидов!
— Но москвичи тем не менее за рулем. Все как в жизни, — предпринимаю я попытку подольститься к строгой командирше. Ольга одобрительно хмыкает.
В Стаханове заезжаем на промзону, куда после обстрела стаскивают разбитые и сожженные автомобили, — Ольга сделала уступку «военным туристам», Артему и Ивану. Парни азартно фотографируют груду горелого, заржавленного железа. Я тоже делаю пару кадров.
После Стаханова дорога идет через Ирмино на Первомайск, постепенно теряя последние приметы трассы. Мост перед Первомайском «Соболь» преодолевает медленно, осторожно. Проезжаем город. Он поврежден, восемь лет был прифронтовым.
За Первомайском въезжаем на освобожденные территории, и тут дорога вовсе превращается в «направление», раскисшее после зимы под нескончаемым весенним дождем. Под колесами разъезжается рыжая земля. Ольга героически вертит баранку, кажется, отбивающую руки до синяков. Мы подпрыгиваем, стараясь держать зубы сомкнутыми. Мне вспоминается строчка из повести конника Бориса Алмазова: «немного встряски для массажа кишок».
Навстречу то и дело попадается боевая техника.
Вольдемар Мародер
Первый населенный пункт освобожденных территорий — пгт Горское. Обширный поселок не особенно затронут боями, здесь работает военторг «Воевода» с репродукцией картины Васнецова на баннере, продуктовый магазин и вроде бы даже пиццерия. Аксинья и хипстеры устремляются в пиццерию, но выясняется, что вывеска старая, заново кафе пока не открылось.
На дверях магазина висят объявления об услугах — автобусные рейсы в Москву и стирка. Цена стирки — от 400 рублей. В лавке военторга предлагают также фильмы, на сто рублей три штуки. Я интересуюсь услугой. Оказывается, в отсутствие интернета расцвел бизнес перекачивания кино на флешку или на телефон.
Мы отъезжаем подальше и останавливаемся у поврежденного здания поселковой школы. Подошедшие местные говорят, что школу разбили уже после захода российских войск — украинским обстрелом. «Школа хорошая, сталинская еще… Не знаете, когда нам ее восстановят?» — деловито интересуются несколько местных мужиков. Рядом со школой — памятник бойцам ВОВ. Его местные тоже хотят починить, есть уже инициативная группа. На остановке рядом со школой стоит дедушка, отвечает мне на суржике, что намеревается ехать на Пасху к родне в Лисичанск.
Парни в этот момент заняты разбором груза: Иван и Артем везут в Тошковку груз галош.
— Мы спросили у ребят, что нужно местным… они сказали, нужны галоши, потому что грязь… у нас все галоши подобраны по размерам, на каждого жителя индивидуально.
Сейчас ребята заняты разбором галош по размерам, чтобы не путаться при раздаче.
Между тем у «Соболя» появляется еще один местный житель — прихрамывающий мужчина пенсионного возраста с носом в синих прожилках.
— Что у вас есть? Мне нужно все! Бинты есть? А, галоши! Я бы взял пару, мне нужен 44-й размер.
Мужчина из инициативной группы по восстановлению памятника отзывает меня в сторону:
— Ребят, ехали бы вы отсюда… этот наш дядя… он с головой не дружит. Заманает вас просьбами.
Я пытаюсь донести до соратников информацию, но мужик с носом-сливой уже вошел в раж:
— Меня называют Вольдемар Мародер! Мне нужно всё!
Между тем автобус на Лисичанск бодро пролетает мимо старика на остановке.
Мужики всплескивают руками:
— Автобусы-то пустили, но останавливаться они здесь не любят.
Дедушка стоит под дождем и смотрит вслед автобусу. Вольдемар Мародер вконец достал хипстеров и даже Ольгу. Мы вскакиваем в «Соболь» и уносимся на запад.
На выезде из Горского, перед поврежденным мостом, останавливаемся и заканчиваем разбирать галоши. Мимо следуют военные машины, притормаживают и смотрят на странных людей в гражданской одежде, тасующих галоши по коробкам. Аксинья снимает. Дождь не перестает. У дороги стоит покосившийся поклонный крест.
Маленький Сталинград
Поселение Тошковка к юго-востоку от Лисичанска на самом деле состоит из нескольких: это и собственно Тошковка, и деревня Нижнее, и Тошковка-1, или Чихирово, — наиболее пострадавший от боев шахтерский поселок. Здесь нет электричества, нет газоснабжения, нет воды. Жители отапливаются запасенным углем или напиленными дровами — после обстрелов прошлого года здесь много погибших деревьев. Воду берут из родника или сохранившихся колонок. Электричество дают генераторы, у кого они есть.
Въезжая в Чихирово, видим натурально маленький Сталинград: сожженные многоквартирные дома с обрушенными пролетами, разбитые частные. На пятачке между нескольких бывших магазинов под дождем кучкуется народ. Ольга была права: нас здесь ждут, и уже давно. Встречает нас Татьяна — жительница Тошковки, после начала боевых действий выехала с семьей в Луганск. У Татьяны было в Тошковке две квартиры, теперь обе разбиты. «Эта машина, на которой я езжу, — все, что у нас, считай, осталось», — скажет она после.
Пока идет раздача обуви, общаюсь с местными. Люди делятся проблемами, но говорить на камеру не хочет никто. И дело не только в родственниках «под Украиной», как я понимаю. После отступлений наших войск из Харьковской области и Херсона в прошлом году я и сама не решаюсь настаивать на съемке.
— Петр Иванович, — представляется пожилой мужчина с крупным породистым носом на стареньких «жигулях». — Поедемте, я покажу вам наш памятник.
Я раздумываю с полминуты: ездить на освобожденных территориях с незнакомыми местными людьми может быть чревато.
— А как у вас, ждали Россию? — спрашиваю я Петра Ивановича.
— Кто как. Я ждал. У меня дети… воюют за Донбасс. А теперь… — он обводит взглядом разбитый поселок. Глаза старика наполняются слезами. Я решаю, что могу сесть к нему в машину.
Мы едем на край поселка. Там стоит надгробие с фамилиями жителей Чихирова, погибших в ВОВ. Стела или памятник над надгробием утрачены.
— Здесь и моя родня лежит. А есть у нас отдельные… бандеровцы, которые говорят, что здесь похоронены фашисты. Это не так. Я точно знаю. Здесь у нас были журналисты из «Ридовки», они сказали, что помогут восстановить памятник.
Петр Иванович поправляет искусственные цветы на надгробии.
— Теперь поедемте в нашу администрацию.
В одной из парадных полуразрушенного многоквартирного дома устроена «временная администрация». В главной комнате висит портрет президента Путина и Конституция РФ. В соседней — оставшийся еще с советских времен портрет Ленина. Еще в одной комнате сложены коробки и мешки с гуманитарной едой.
Анжела, помощница Петра Ивановича, в прошлом социальный работник, говорит:
— У нас тут устроено так: женщины собираются и сами распределяют еду. Кому что необходимо, в соответствии с нуждами семьи. Всего у нас здесь 120–130 человек, и люди еще возвращаются. И хотели бы возвращаться. Если отстроят поселок, вернутся многие. Как вы думаете, отстроят поселок?.. К нам и депутат приезжал, Глазков чи Гладков, обещал, что отстроят (судя по всему, речь идет о Вячеславе Гладкове, губернаторе Белгородской области. — Прим. «Ридуса»)… Мы ждем главным образом электричества… будет оно — будет и все остальное.
Семья Анжелы единственная живет в многоквартирном доме. Каждый день зимой у них начинался с очистки улицы от снега и сбора дров для двух буржуек, которые установил ее муж Эдуард. Зимой по утрам в квартире был устойчивый минус. Очистка снега необходима для того, чтобы могли прибывать машины с гуманитарными продуктами — поселок живет на гуманитарке, работы нет, магазинов нет, пособие для трудоспособного населения составляет десять тысяч рублей.
— Если бы починили сюда дорогу, медпункт открыли, СТО… Машины у некоторых есть. Если бы нашлись предприимчивые люди и решились зайти сюда с таким бизнесом, они бы преуспели, — уверяет Эдуард.
Анжела и ее муж после начала боевых действий выезжали на Украину, в Днепропетровскую область.
— Те, кто здесь оставался, для украинцев были не люди. Считалось, что они ждут россиян. А выезжающих они приветствовали. Но мы этих нюансов не знали… Выехали второго апреля от обстрелов, нам там предоставили дом, так что в этом смысле жаловаться нам не на что, — сообщает Эдуард.
Но остаться на территории, подконтрольной Украине, они не смогли.
— Там идет прославление украинских военных. А мы этого по духу принять не смогли. После того, что мы видели здесь, мы не могли там оставаться. И летом небольшой колонной через Запорожскую область вернулись домой, — говорит он.
Что видели жители Тошковки?
— Мне украинские военные сразу сказали: вы здесь жить не будете и русских вы не дождетесь, вашего поселка не будет, — делится Татьяна. — Они выезжали из поселка и стреляли по нам. А потом возвращались и смотрели, что раздолбали… И улыбались! Никаких россиян-военных здесь не было еще.
— После того как украинцы отошли, за нами охотились их дроны. Меня засек беспилотник такой, и вскоре по двору ударили из миномета. Это был польский миномет, бесшумный, мина не свистит, а шуршит… Упало так, что нас защитила резина, она у нас была сложена во дворе. Ранило меня, в ногу, и мою дочь — чиркнуло ей по туловищу, шрам останется некрасивый, — говорит миловидная женщина средних лет, которая просила не называть ее по имени.
— Вы хотите сказать, они специально стреляли по гражданским?
— Да. Я думаю, нужно было, чтобы мы все отсюда уехали на Украину. А мы не захотели.
— Кто оказывал вам помощь?
— Моя дочь — врач, она оказала помощь и мне, и себе, — с материнской гордостью говорит женщина. И уходит, ведя за руль основное средство передвижения здесь — велосипед.
Я стою и смотрю ей вслед. В створе улицы маячит сожженная «бэха». Дом напротив зияет черным проломом, на его фоне цветет побитое абрикосовое дерево.
Я пытаюсь поставить себя на место этих людей и понимаю, что, будь я на их месте, мне сложно было бы простить любую из сторон нынешнего противостояния за учиненный здесь разгром. Что же оправдывает в их глазах наши войска? Первое — идиотская, бесовская какая-то жестокость украинских войск к людям Донбасса, которых они не без основания считают нелояльными. По принципу «вы или уедете на Украину, или будете мертвы». Второе — возможно, они те самые настоящие русские, которым культурная память, памятники Великой Отечественной дороже имущества, здоровья, иногда и самой жизни. Недаром первым делом в разбитых поселках чинят памятники бойцам ВОВ.
Лечебный тротил
Мы с Петром Ивановичем идем по этажам разбитого дома. Вот на площадке валяется радиоприемник. Вот кровать в комнате с вынесенной снарядом стеной. Вот кухня, где плита с вытяжкой висит в провале.
Квартиры преимущественно не разграблены. Весной, по словам местных, украинские военные иногда сбивали замки и выносили вещи. Потом, видимо, им стало не до того. Сейчас уехавшие жители время от времени приезжают и забирают свое имущество. На одной из площадок сложены напиленные дрова.
— Это наш деревянный газ, — сообщает мой проводник.
— Ступайте осторожно. Здесь не заминировано, но можете споткнуться… — предупреждает Петр Иванович.
Как назло, я подворачиваю ногу.
Спускаемся во двор. Беседуем с жителями, в этот момент нога меня подводит, я аккуратно падаю боком в грязь.
Подходит Ольга:
— Сейчас поедем к дяде Коле и Галине. Это родители Татьяны. У них самогон. Хотя, я подумала, ты к ним уже сходила, раз валяешься.
Ольга смеется.
Я не без труда залезаю в «Соболь».
Останавливаемся у забора, идем мимо разбитого дома. Дядя Коля с женой живут в бывшей кладовке. Генератор дает электричество, его хватает на маленькие синие лампочки. Отопление — крошечная печка. У печки лежит старая толстая собака, помесь лабрадора. В угольном ящике у печки возится черно-белый котенок — справляет малую нужду.
— Это Шахтер, — представляет котенка дядя Коля. — Второго, полосатого, назвали Боцманом. А третьему я имя пока не придумал. Кошка принесла, поняла, что мы не тронем их… и осталась.
— Шахтер сейчас подбавил вам солярки, — шутит Оля.
Девчонки начинают тискать котят.
Хозяева выносят домашнюю индюшачью тушенку, хлеб. Появляется сосед дядя Саша с бутылью самогона. Питерские бармены пробуют самогон и просят приобрести литр — местный продукт понравился.
— Девять из десяти! — сообщает Артем.
— Почему не десять? — капризничает дядя Саша.
— Десяти просто не бывает, это уже амброзия, — шутит Артем.
Ольга приносит из машины турникет и профессионально бинтует мне поврежденный голеностоп.
— У меня есть мазь из тротила, — вспоминает дядя Коля. — Правда, от растяжений она не помогает, она для открытых ран. Но я могу дать вам с собой.
Он приносит банку с белой мазью и перекладывает немного в коробочку от крема.
— Откуда у вас взрывчатка? — интересуюсь я.
— А знаете здесь мин, гранат сколько? Кладбище все в растяжках. Мы их снимаем, разбираем и делаем мазь, — хвастаются мужики. — Мы же шахтеры, с техникой обращаться умеем… даже и с такой. У нас здесь много было раненых…
Удивительная метафора, нарочно не придумаешь: шахтеры Донбасса направляют смертоносную энергию в мирное русло.
— Первыми из россиян сюда зашли осетины. И вот иду я как-то по улице, несу хлеб свежий, моя испекла, и тут начинается обстрел. Командир их кричит мне: дед, ложись! А как же я лягу, если у меня буханочки в руках? Так и бежал с ними. Он потом смеялся: ну, дед, ты отбитый совсем… хлебушек уронить не хотел, а голову сложить не боялся, — рассказывает дядя Саша.
Адреналиновая романтика
Обратно едем быстро. Хипстеры Иван и Артем пьют самогон и делятся впечатлениями. До этого парни объездили всю Россию, поднимались на Эльбрус. Я слышу, что Донбасс для них очередной, что ли, адреналиновый опыт. Меня берет зло на этих дурней, что привезли галоши, хлебнули луганского самогона и чувствуют себя круче гор и вареных яиц. Не задумываясь, чего все происходящее стоит местным.
Трасса на Алчевск, в степи виден свет. На пустынной дороге работает автомойка. Мы заворачиваем, Ольга отмывает «Соболь» от густой рыжей грязи. Аксинья направляется к работникам мойки в поисках вайфая — девчонки хотят попробовать связаться с общим нашим товарищем, который в конце марта ушел служить в добровольческий штурмовой отряд, что базируется в ЛНР. Возвращается минут через десять с подключенным интернетом и историей.
— Прикинь, — говорит, — этот пацан, что дал мне вайфай… Он несовершеннолетний. Работает на мойке и живет здесь. Зиму прожил, едва не замерз. Семью надо поддерживать. Это какой-то дикий капитализм… в России такого уже и не встретишь.
С помощью вайфая Ольга и Аксинья находят примерное место расположения отряда. На сообщения им не ответили.
Без потерь
— К парням на располагу заедем? — спрашивает Ольга, и голос ее звучит почти просительно.
За окнами «Соболя» проносится мокрая ночь, все устали. Ольга советуется с нами, что на нее не похоже.
— Конечно, заедем, — говорю я за всех. Хипстеры уже на кочерге, Аксинья — своя.
Город Алчевск ночью напоминает декорацию к стильной индустриальной манге: огромные корпуса металлургического комбината источают холодный свет, меж корпусами висят переходы.
— У нас такого и не увидишь уже… Тяжелую промышленность в Питере и Москве давно пустили в расход, — размышляет Аксинья.
Не получается отделаться от мысли, что, возможно, развитая индустрия Донбасса стала одним из факторов «геополитического приговора» региону, который мог дать России конкурентное преимущество и который по этой причине «западные партнеры» никак не могли оставить в целости, по принципу «не доставайся же ты никому». По тому же принципу украинские военные поступали с оставленными ими городами и поселками, да и с их жителями тоже.
Один мой местный друг, который воевал в ополчении с четырнадцатого года, был ранен, потерял здоровье, как-то в сердцах сказал: «Знаешь, что совершенно невыносимо? Видеть в руинах даже не себя, а свою землю…»
Мы кружим темными дорогами и наконец заезжаем на располагу отряда, куда парой недель раньше ушел наш общий товарищ, Дэн Вода, парень из Краснодара, бывший морпех, дико обаятельный сын грузинского князя. От него уже дней десять нет вестей.
Располага темна и пуста. Этот отряд воюет под Кременной и сейчас, видимо, на задании.
— У меня плохие предчувствия, — говорит Аксинья. — Дэн сказал мне, что он, возможно, не вернется…
Я взрываюсь.
— Дэн сморозил херню, а ты сейчас за ним повторяешь!
Обратная дорога проходит в молчании. Только Иван и Артем, подогретые самогоном, подпевают песням «Короля и Шута», которые играют в машине. Я понимаю их чувства: они чувствуют себя героями, которые не побоялись приехать в охваченный войной Донбасс с грузом галош. Но мне жаль, что, похоже, ничего всерьез о Донбассе они пока не поняли.
По приезде в Донецк я иду в церковь и ставлю свечку за здравие воина Дионисия.
Пару дней спустя, на Пасху, Ольга пишет: «Вроде нет потерь», — имея в виду отряд Дэна.
Я вспоминаю, как катилась слеза по лицу Петра Ивановича, как Ольга и Аксинья гладили котят в кладовке дяди Коли, как цвело абрикосовое дерево посреди разбитого поселка, и мне становится невероятно легко. Хочется думать, как отстроят Тошковку, как встанет из руин Донбасс, как вернется с победой Дэн и как все питерские хипстеры что-то настоящее про эту жизнь поймут.
Ну или хотя бы эти двое, Иван и Артем.