Дзен
Телеграм
«В 61 году, по-моему, приехал к нам начальник из центра, стройку колхоза инспектировать, и спрашивает, как мол, деревня-то называется, которую строите? А у нее и названия еще нет, мы никак не называли, так ему и говорим. Он, не будь дураком, отвечает: фамилия моя Петроградов, пускай значит деревня и зовётся — Петроград. Назвал, значит, деревню в свою честь. С тех пор так и зовёмся, рассказывает мне петроградец Иван Сергеевич Голубов.
Выглядит он так, как и должен выглядеть деревенский дедушка в представлении городского жителя: шапка-ушанка, валенки и теплый ватник, в таких же ватниках полные энтузиазма комсомольцы строили коммунизм в 50−60-х годах. Коммунизм не построили, но ватник остался.
В те годы советское правительство на волне всеобщей эйфории от победы в войне активно сеяло новую жизнь, и вокруг новорождённых колхозов и совхозов в приказахской степи появилась целая россыпь деревень, в числе которых и Петроград, бывший когда-то большим и живым, со множеством домохозяйств и собственной школой-восьмилеткой. Сейчас же население Петрограда — 10 человек, живущих на 4 дворах, в основном это бабушки и дедушки глубоко преклонного возраста.
Иван Сергеевич распахивает дверь в дом и оттуда валят клубы горячего воздуха. На улице сейчас -30, а в доме только что истопили печку. «Барабан — уточнят хозяин — эта печка называется барабан, нам её еще 50 лет назад положили, с утра топишь, и весь день горячий чай. Мы в ней и хлеб печём» — продолжает Иван Сергеевич и угощает меня чаем и хлебом из печки.
Прогуливаюсь по Петрограду дальше, и в окне полуразрушенной избы замечаю силуэт мужчины с ломом. Увидев, что я его заметил, мужчина прячется. Я подхожу ближе и пытаюсь завязать знакомство.
— Виктор Белугин, — представляется он, удостоверившись, что я не из полиции. Виктор тоже петроградец, а в заброшенной избе он пытается отковырять ломом себе что-нибудь на обогрев, так как дома заканчиваются дрова.
Газа в деревне нет, электричество дорогое, потому приходится топить по старинке, занимаясь в том числе таким «каннибализмом» и разбирая старые дома сгинувших навеки земляков.
Подобная ситуация во всех окрестных деревнях, кроме Шишминки, рассказывает мне Виктор. В Шишминке раньше жили немцы. -«Зажиточная деревня была, с добротными ухоженными домами, широкими улицами, всё покрашено, всё под линеечку», — продолжает он. Но 10 лет назад немцы дома распродали вместе со всем имуществом, и уехали по программе переселения в Германию.
«Теперь в немецких домах таджики живут, даже главу поселения таджика выбрали. А остальные деревеньки все поумирали», — заканчивает он, отламывая ломом кусок фанеры от пола.
— Ну, а в Петрограде-то кто-нибудь молодой есть? — интересуюсь я.
— В Петрограде есть, как же! Внуки мои, в первом доме.
На улице холод, и автор этих строг бегом направился на другой конец деревни в поисках молодых петроградцев. Вокруг на много километров белая мгла зимней степи, выбраться из которой можно только на приходящем два раза в неделю автобусе. Радостно, что где-то рядом меня ждёт тёплое такси.
В окне первого дома видна жизнь в лице самого маленького коренного петроградца Ильи. Он стоит на подоконнике и пристально наблюдает, как я стучу в калитку.
Илье 4 года, а открывшему калитку Вадиму — 14.
Каждый день Вадим ходит за несколько километров в школу в соседнее село Свободное, там же находится и единственный в округе магазин. В свободное время он следит за хозяйством дома и, по его словам, совсем не хочет переезжать в город.
— Ну, а что-нибудь необычное в Петрограде есть? — спрашиваю я его.
— Необычное? — повторяет Вадим и задумывается. — О! Телефон-автомат тут недавно у нашего дома поставили, раньше не было!
На прощанье, я прошу Вадима попозировать у петроградской новинки.
