Череда трагических событий «черного декабря» вокруг России наводит на мистические размышления о какой-то глубинной, сверхъестественной их связи с событием, которое президент Путин назвал «величайшей катастрофой XX века» (нисколько не умаляя трагичность событий последнего месяца, но все же понимая разницу в масштабе).

Для людей, родившихся в 1965 году, нынешняя годовщина распада СССР — водораздел, который бывает один раз за всю жизнь. Начиная с 26 декабря 2016 года они живут без СССР дольше, чем они прожили в «Союзе нерушимом».

И все же по одному только отношению к СССР сложно безошибочно определить возраст человека, его психологический и социальный портрет. Это не та лакмусовая бумажка, которая дает однозначный ответ на вопрос: кто такой «человек советский» — «гомо советикус»?

На первый взгляд, ностальгируют по «совку» даже многие из тех, кто при нем никогда не жил либо его не помнит (кому сейчас, условно, меньше 30−35 лет), для кого путч 1991 года — такая же абстрактная история, как, например, нашествие Батыя. Для них СССР — это компьютерная игра, виртуальная реальность, где можно выбирать себе любую роль и выставлять декорации по вкусу.

Вторая категория «вечно советских», на чью ностальгию можно смотреть снисходительно, — это глубокие старики, для которых 25 лет постсоветской жизни — это тот самый пресловутый «период дожития».

Но все не так просто. Потому что водораздел между приятием и неприятием советского периода проходит по гораздо более извилистой линии.

Слоеное тесто истории

Ностальгия по СССР — это вещь многослойная, как слоеный торт, и эти слои состоят из элементов психологии, экономики и даже физиологии, говорит академик и директор ИНИОН РАН историк Юрий Пивоваров.

«Первый слой, конечно, психологический. Людям свойственно воспринимать годы их молодости как лучшие в жизни, при этом объективная обстановка в те годы почти никак не влияет на оценку по прошествии десятилетий», — сказал «Ридусу» Пивоваров.

«Моя мама, например, хорошо помнит 1930-е годы, как тогда за ней ухаживали молодые люди. А массовые голод и репрессии — это был как бы фон, который никак не мешал им радоваться жизни», — вспоминает он.

Если взять уже молодость самого Пивоварова — годы хрущевской оттепели (когда он учился в МГИМО на одном курсе с нынешним министром иностранных дел Сергеем Лавровым) — то это, по его мнению, были лучшие годы за всю историю СССР.

«Дело не в том, что в эти годы я уже сам ухаживал за девушками. Тогда всё общество воспряло духом после сталинских десятилетий, люди поверили в то, что жить можно без постоянного страха, развиваться как личности, творить. Хотя я сам попал под взор КГБ именно в те годы, это никак не помешало мне сделать карьеру», — рассказывает он.

Интереснее всего наблюдать за теми гражданами, которые по возрасту еще не настолько стары, чтобы страдать деменцией, но и не настолько юны, чтобы воспринимать советскую историю как главу из «Повести временных лет». В каком-то смысле тоска по СССР — это одно из проявлений «кризиса среднего возраста» у поколения, чью жизнь 1991 год разделил ровно пополам.

Но было бы неверно полагать, что «гомо советикус» как вид обречен на скорое вымирание. Ведь этот вид доказал свою способность к самовоспроизводству в отсутствие своей естественной «экологической ниши».

В человеческой же истории лишь два-три народа проявили такую способность к выживанию вопреки всему: евреи, цыгане и в какой-то степени армяне.

Станет ли «человек советский» следующим в этом ряду, пока говорить рано. Но и утверждать, что ностальгия по СССР умрет вместе с поколением тех, кто его помнит, тоже было бы опрометчиво.

Концепция государственного самоубийства

По СССР в равной степени тоскуют или не тоскуют как потерявшие советские социальные гарантии «трудящиеся», так и вполне нашедшие себя в новой жизни люди: всё зависит от того, что они считают для себя лично критерием успешности в жизни, подчеркивает академик.

«Разумеется, у всех, кто хотя бы часть сознательной жизни успел прожить в СССР, его распад „болит“ где-то в глубине сердца. Но люди, которые умеют „включить мозг“, а не сдаваться эмоциям, понимают, что бомба под здание СССР была заложена еще Конституцией 1924 года», — указывает Пивоваров.

В первую советскую Конституцию была заложена концепция Ленина, верившего в то, что СССР — это явление краткосрочное в историческом масштабе, поскольку неизбежно грядет мировая революция, когда любые границы потеряют смысл.

Сталин спорил с Лениным, отстаивая концепцию унитарного государства, но сторонники Кобы тогда проиграли, а затем стало уже поздно: к моменту принятия Конституции 1936 года Союз «забронзовел», никаким реформам более не поддавался. И самоубийственная структура государства перекочевала уже и в брежневскую Конституцию 1977 года.

«Если бы Союз строился как унитарное государство (и тогда не назывался бы Союзом), то Ельцин, Шушкевич и Кравчук просто не смогли бы его „отменить“ в 1991-м. Мог бы поменяться политический строй, но территориально страна не расползлась бы на 15 частей. Для многих, кто сожалеет о СССР, это на самом деле сожаление об упущенной возможности альтернативного развития. Потому что распад Союза исторически не был неизбежен, в нем сыграли роль субъективные факторы, просто сам принцип построения тогдашнего государства делал его уязвимым перед сторонниками сначала автономизации, а затем и суверенитета отдельных частей страны», — объясняет Пивоваров.