Хармс и Введенский — художники не просто переломной эпохи, но эпохи, переломанной пополам.

Если не ошибаюсь, на момент Октябрьского переворота (я не вкладываю сюда идейного значения, просто это технически был переворот), Даниилу Ювачеву было 12 лет. Все вот это — беготня толп, измена Петроградского гарнизона, Временное правительство, выстрел «Авроры», большевики, Гражданская война и собирание страны по кускам — прошло перед его глазами, но без его деятельного участия. Просто в силу возраста.

Отсюда — широкая популярность Хармса в девяностые (Введенский был более странен и тонок, образность же Хармса фигачила плашмя, как лопатой по темени).

Подростки новой Гражданской — на девяносто первый год нам было примерно столько, сколько Хармсу на семнадцатый — угорали от мемов вроде «об Пушкина, об Гоголя», или «старушки все падали и падали». Отсюда — священная корова Хармса в нашем поколении; потому что это мы.

В ранней юности, перед лицом распада Родины — защитившиеся от него смехом. А дальше идёт простая дилемма: капсулироваться в своей, как сейчас модно говорить, травме, или что-то об этом решить.

Если бы Даниил Ювачев был не 1905-го, а 1979-го года рождения, он стал бы красным краснее некуда, и публицист Холмогоров просто развел бы перед ним руками, как перед человеком, скучающим по колбасе за два двадцать и гимну СССР по утрам из радиоточки. Но он родился в 1905-м и скучал по толстым икрам служанки.

Мне очень нравился когда-то Хармс; его смех был спасительным в ту эпоху, когда тебя на улице могли убить за хорошую куртку или затащить в тачку, если бы, по недоразумению, молодая свежая девица. Но такие времена проходят. Настают другие. Те, где нужно не воспринимать весь мир как врага, но, наконец, найти в нем свое и своих. И полюбить это, без фиги в кармане и без кривой ухмылки.

Мне очень жаль, что у Даниила Хармса, одного из любимых авторов моей юности, это не получилось.

Да, я знаю, что мир советских тридцатых-сороковых был жесток. Но я так же знаю, что там возможно было найти свое место — пусть даже противостоя этому миру и погибнув. Но и это, на мой взгляд, лучше, чем участь резонера, выпавшего из истории, которому потом все равно прилетит по щщам.

Мы об этом написали первый роман, который никто не прочел правильно. Никто. Даже авторы.