Марина Филипповна, добрый день. Прошло восемь лет. Для всех. Но как движется это время по вашим личным ощущениям, оно вообще движется для вас?

Ходорковская М.Ф.: Наверное, оно у меня остановилось 25 октября, восемь лет назад, и я в этом страшном сне вот так вот и живу.

Какой период и почему был для вас самым трудным? Сразу после ареста, может быть, первый суд, может быть, Краснокаменск, приговор второго суда?

Таких вот тяжелых моментов было несколько: конечно, первый удар – это был, когда его арестовали. Потом был удар, когда был первый приговор, мне все-таки казалось, что какое-то благоразумие восторжествует. Потом страшный был очень день, когда мне позвонили, что его порезали. Я, конечно, не поверила, что это не страшно для жизни, мне казалось, что там что-то более серьезное – это было очень страшно. Ну и, наверное, приговор второго суда, вообще, начало второго дела тоже был очень страшный момент.

Скажите, пожалуйста, сколько раз за это время обстоятельства заставляли вас поверить в то, что скоро, очень скоро все закончится и Михаил выйдет на свободу?

Стопроцентно сказать, что были такие обстоятельства, я не могу. Но, конечно, когда пришел к власти Медведев, я считала, что что-то изменится в лучшую сторону.

Но Медведев не оправдал…

Но Медведев, к сожалению, не оправдал ни свое существование, ни мои надежды.

Как вы пережили нападение с ножом в Краснокаменске, когда Михаилу Ходорковскому поранил лицо другой заключенный?

Я уже об этом говорила, что я сначала не верила, что это неопасно для жизни, я думала, что-то от меня скрывают, хотела туда ехать, хотя это бесполезно, потому что там бы я все равно его не увидела. Ну, потом меня уверили адвокаты, что в общем, это большая неприятность, так как ему не только кожу порезали, ему прорезали нос насквозь, хрящ – это было очень тяжело все.

Сейчас этот заключенный в Чите, и он уже много писал и говорил, что его это заставили, он извиняется…

Да.

Вы простили его?

А мне сразу было понятно, что это не сделал заключенный, потому что по тюремным законам, в которых я уже теперь как бы разбираюсь, такие вещи не делают.

Марина Филипповна, что за эти восемь лет вас больше всего удивило, поразило в сыне?

Ну, я вообще знала, что он человек с характером, но что с таким… и что он начал писать. Он никогда не любил писать и он начал писать, и говорят, неплохо. Вот это мне было удивительно.

Что помогает вам держаться все эти восемь лет?

Желание дожить, когда он будет на свободе, до этого момента.

А когда он выйдет на свободу, что вы ему скажете, первые ваши слова.

Я думаю, что у меня слов не будет в это время. Я не плакала восемь лет и думаю, что как раз вот это все, что у меня там накопилось, оно выльется как раз в этот момент, если доживу до него.

Доживете. Марина Филипповна, вся эта история прибавила в вас веру в людей, или уменьшила в вас эту веру?

Я разочаровалась в части людей, которые… ну как бы были знакомы со мной, с сыном, и казались хорошими приятелями, хорошими знакомыми. Но в основном, наоборот, я очаровалась в людях, которые до сих пор и поддерживают и приезжают, и вообще, я чувствую, что появилось даже очень много людей, раньше мне незнакомых совершенно, а теперь они стали очень хорошими друзьями.

Марина Филипповна, как изменило лично вас «дело ЮКОСа»?

Я в общем-то человек достаточно сильный, а сейчас я даже не ожидала, что я могу быть такой сильной, что я езжу в свои 77 лет… уже объездила и Сибирь, и теперь осваиваю Карелию, хватает сил – с трудом, но хватает. И самое главное, что я никогда не могла летать на самолетах, меня тошнило, даже когда я видела самолет с земли, а сейчас я летаю нормально.

Как заключение сына «разлито» в каждом вашем дне?

Наверное, так, что с самого утра я просыпаюсь, включаю радио, которое стоит около меня, у меня телефоны лежат, мобильники, в двух комнатах, в которых я чаще всего нахожусь, и в основном, я все время ловлю какие-то новости.

Марина Филипповна, сын вам снится?

Очень редко.

Он вам снится на свободе, свободным, или он в заключении?

Только свободным и почему-то я его всегда кормлю борщом.

Он борщ любит?

Да.

Спасибо большое.