Чем дольше длится относительное затишье на фронтах Донбасса, тем ожесточённее информационные сражения. Сегодня один из главных объектов атак всевозможных разоблачителей, как с украинской, так и с российской стороны, — советник главы Донецкой Народной Республики писатель Захар Прилепин и батальон, в котором он служит заместителем по работе с личным составом.

Гражданский журналист «Ридуса», военкор Геннадий Дубовой побеседовал с писателем, а ныне боевым командиром, который исчерпывающе ответил на наиболее часто задаваемые вопросы, связанные с его деятельностью в ДНР.

 — Вас постоянно обвиняют в том, что ваше пребывание в республике — не более чем пиар и самореклама. Всякое упоминание о созданном вами подразделении вызывает шквал сплетен, слухов, домыслов и нескончаемых разоблачений.

Расскажите подробно: почему и при каких обстоятельствах был создан «Батальон Прилепина»?

 — Наименование батальона придумал не я, его часто используют журналисты, и оно закрепилось в народе.

Используют это словосочетание только потому, что меня знают лучше, чем нашего комбата Фомича. Он, подчеркну, относится к этому совершенно спокойно, поскольку, как военный человек, обязанный обеспечить подчинённых всем необходимым, прекрасно понимает: деятельность любого подразделения — это деньги, деньги и деньги. Либо помощь в иной форме — снаряжение, медикаменты, продукты и так далее.

Боевое подразделение — не финансовое предприятие, то есть средства, которые у нас есть, это то, что зарабатываю я как писатель и телеведущий, как человек, занимавшийся в прошлой жизни самыми разными вещами, в том числе медийной работой. С тех пор как в ноябре прошлого года я переехал жить постоянно в ДНР, мои финансовые возможности, понятно, сократились. Поэтому любое освещение нашей деятельности мы воспринимаем как необходимость, от которой никуда не денешься, но никто и никогда у нас намеренно не пиарится, эти упрёки лишены основания.

Геннадий Дубовой и Захар Прилепин

Работа со СМИ позволяет иметь полный, по штатному расписанию состав батальона плюс очередь желающих служить у нас. Сейчас к нам переходит множество других легендарных бойцов, которые воюют с 2014 года, в том числе известный снайпер Деки.

Теперь о том, что касается меня лично. Я себя не выдаю за солдата удачи, воина ДНР и, что бы мне ни предъявляли, никаких баек о своих кем-то придуманных подвигах я не распространяю, напротив, жёстко их пресекаю.

Смешно, когда интернет-обвинители требуют предъявить им фото и видео с позиций, а когда вынужденно их предъявляешь, тут же изворачиваются: «Конечно, всё продумано. А вот мы воевали без камер, нам этот пиар не нужен…»

Ну и как с такими изворотливыми разговаривать? Не угодишь: то тебя нет, то слишком много — всё им не так. Меня удивляет, почему этих «бывших ополченцев» (уж не знаю, насколько серьёзно они воевали) не смущает, что всю ту чушь, которую они выкладывают в Сети, активно используют украинские пропагандисты в своей информационной войне против Донбасса? Зачем они кормят вражескую пропаганду, призывающую убивать их братьев?

В течение трёх лет войны я занимался разными вещами: с лета 2014-го — гуманитарной деятельностью, с осени того же года некоторое время работал как военкор, потом понял, что надо выбирать, и в сентябре обратился к Арсену Павлову (Мотороле) с просьбой служить в его подразделении в качестве рядового бойца. Нас свёл военкор Семён Пегов, и, насколько я понимаю, Моторола был согласен. Но тогда уже, скрывать не станем, статус у меня был достаточно серьёзный и выбор между службой бойцом и тем, кто может сделать для воюющих больше в ином качестве, был сделан под давлением окружающих.

Общеизвестно, что я и Фомич (командир нашего батальона Сергей Фомченков) имели в своё время отношение к организации «Другая Россия» и Национал-большевистской партии (НБП, запрещенная в России организация). Группа активистов НБП во главе с Фомичом ещё в 1999 году захватила в Севастополе смотровую башню: ребята разбрасывали с неё листовки «Севастополь — русский город», за что стали политзаключёнными в украинской тюрьме.

Сама концепция «Другой России», которую мы потом пытались запустить в Казахстане, чтобы населённые русскими людьми территории присоединить к России, давно являлась нашей мечтой, идеей фикс. И, естественно, когда началась «русская весна» в Донбассе многие наши единомышленники через движение «Интербригады» стали приезжать сюда: около 1300 человек — военкоров, гуманитарщиков, а в основном бойцов. Изначально мы хотели создать из них отдельное подразделение, но по некоторым причинам этого не удалось.

Фомич в это время — в августе-сентябре 2014-го — был в Луганске командиром разведывательного взвода. После разговора с Моторолой я встретился с Фомичом, и он озадачил меня проблемами, которые требовали немедленного решения, чем я и занялся, из-за чего не стал рядовым «мотороловцем».

Когда я вернулся в Донецк, ситуация уже изменилась, и в разговоре с Андреем Пургиным (спикер Народного совета ДНР. — Прим. «Ридуса») я поднял вопрос о создании своего подразделения, он согласился при условии: обеспечение бойцов я полностью беру на себя. Потом карьера Андрея Евгеньевича здесь закончилась, а донецкий офис «Другой России» при непосредственном участии господина Ходаковского (экс-командир батальона «Восток», но и ныне влиятельный в ДНР человек. — Прим. «Ридуса») был закрыт.

Ставку мы сделали на боевое подразделение, без всякой привязки к политике. Понятно, это сложно — собрать людей в одном месте, заручиться чьей-то поддержкой, потому момент мы упустили, этим нужно было заниматься ещё в мае-июне 2014-го. Пока собирали людей, я по-прежнему занимался доставкой гуманитарки в Донецк и Луганск.

В начале 2015 года меня уже воспринимали как представителя ЛДНР и я получил предложение стать сначала консультантом по информационной политике при администрации ДНР, а потом советником главы республики. «Александр Захарченко, — как сформулировал украинский генерал Бегун, занимавшийся обменом военнопленных, — человек со специфическим отношением к смерти». В точности этих слов я неоднократно убеждался.

 — Что за этот период — от той поры, когда работали здесь как военкор, до пребывания рядом с главой ДНР и теперешней службы в батальоне, — вам особенно запомнилось?

 — Здесь я в разведку не ходил. И в контактном бою, как в Чечне, с противником не сталкивался. А вот под миномётный обстрел (начиная с первого выезда на «передок» с Семёном Пеговым) попадал не раз.

Много экстремально-забавных случаев было и в бытность мою гуманитарщиком. Когда ещё работал в Луганске, знакомые ребята из спецслужб проинформировали, что по двум адресам, куда мы в тот раз везли гуманитарку, нас ждут некие люди, которые меня оттуда не выпустят живым. После этого пришлось работать с охраной.

Случались конфликты и с командирами ополчения, вплоть до того, что атаман Павел Дрёмов собирался меня расстрелять…

Он не узнал меня, и имя моё ему ничего не сказало. Под стволами приказал выйти из авто, кричал, что видел меня то ли в Осетии, то ли в Абхазии и знает: я — разведчик, украинский шпион! Всё это было достаточно стрёмно и чрезвычайно нервно… впрочем, всё это ерунда, вспоминать не стоит.

Позже с Александром Владимировичем Захарченко каждые три-четыре дня мы посещали передовые позиции на всей линии соприкосновения при самых разных обстоятельствах.

А самостоятельно, в качестве командира, я стал выезжать для выполнения тех или иных задач на передовую в последние полгода.

На все боевые, хотя это необязательно по статусу, я выезжаю сам. Занимаюсь всеми задачами, связанными с разработкой боевых операций, и участвую в них. Бойцы говорят: «Прилепин приносит войну». Приезжаю на позицию — и начинается…

Так сложилось в силу самых разных причин. В первую очередь потому, что я по-прежнему остаюсь советником главы ДНР и несу личную ответственность за все выполняемые боевые задачи, чтобы отвести возможные претензии к офицерам моего батальона.

© Макс Авдеев/zaharprilepin.ru

 — Знаю, после этого интервью скажут, что Дубовой продался власти, посему всем обвинителям опережающе отвечаю: ничего, кроме проблем, вычеркивания из наградных списков, я от власти не получил. А от околовластных бегущих впереди паровоза ретивых «одобрямсов-карьеристов», как и о-очень многие другие, удостоился лишь клеветы.

Жители республики давно сетуют: скоро трудно будет найти хоть сколько-то известного участника «русской весны», которого бы не оклеветали. Всем смертельно надоели бесконечные разборки, сведения личных счётов, очернение одних и превозношение других, и наоборот.

Вы с Александром Владимировичем (Захарченко. — Прим. «Ридуса»), должно быть, обсуждали эту проблему. Как он относится к потокам сплетен и домыслов в его и ваш адрес, можете предложить какой-то рецепт избавления от этой беды?

 — Глава совершенно спокойно относится к этому. Я думаю, отчасти такому отношению он у Владимира Владимировича Путина научился, потому что если бы российский президент реагировал на всю ту ахинею, которая говорится на всякое его действие, то никакая психика не выдержала бы.

Знаю, изначально Александр Владимирович остро реагировал на какие-то слова, он как-то честно признался, что расстрелял из пистолета три ноутбука, когда читал чью-то писанину, вопиюще не соответствующую действительности. А потом cтал просто выдёргивать шнур из розетки, потому что работать с этим нельзя.

Недавно я ему хотел рассказать о фильме, в коем всякая несусветица про него, меня, Деки, и Александр Владимирович даже слушать не стал: «Мне всё равно, слышать об этом не хочу, смотреть не буду».

Глава республики принимает ключевые решения в военной и экономической сфере; разумеется, нет таких решений, которые устроили бы всех и не вызвали бы недовольства тех или иных лиц. Всем не угодишь, всегда найдутся обиженные, и они в той или иной форме будут за свои надуманные обиды мстить.

Мы дружили с Моторолой, у него нервная система дай Бог каждому, но даже он, я помню, на некоторые выпады в свой адрес реагировал. Незадолго до его смерти, в августе 2016-го, на него покушались, пытались взорвать автомобиль, а некоторые недалёкие нам не товарищи вели разговоры о том, что Моторола уже никому не нужен, он «сам себя подрывает, пиарит»…

Я слушал всё это и думал: что за бред? Зачем они всё это говорят, с какой целью? Зависть… не скажу чтобы она была повальной, но, к сожалению, многие ею тогда заразились.

Со мной история другая. Те, кто пишет ложь про меня, могут не знать, что действительно известный писатель, мои книги переведены на 35 языков. Много у меня регалий, я не случайный в России человек. И, конечно же, это неизбежно будет вызывать какое-то внимание, и всегда будут те, кто станет искать в моих действиях какую-то подоплёку.

Поскольку есть дураки, которые всё время долдонят о том, что моё пребывание здесь — некая могучая пиар-акция, открою им секрет. Я приехал сюда по собственному решению, о моём намерении остаться в республике знали только Александр Захарченко и Сергей Фомченков.

Год назад мы прямо на передовой — по предложению Александра Владимировича — отмечали мой день рождения. Поехали, накрыли стол, отпраздновали, а когда уезжали — получили такие «подарки» с той стороны, что ни стола, ни одного дерева вокруг не осталось…

Тогда я в очередной раз обратился к главе: «У меня есть определенное количество бойцов, мы хотим создать самостоятельное подразделение», — и он наконец-то согласился. В июле задумали батальон, а в октябре он уже полноценно действовал.

В январе этого года приехал ко мне замечательный наш военкор Саша Коц, он уже знал, что я замкомбата (чего я не скрывал, но и не популяризировал), и предложил сделать материал о батальоне. Уговорил, поскольку, ещё раз отмечу, у меня не было намерения устраивать шум вокруг своей деятельности, тем более после смертей Мотора и Гиви.

Сделали этот материал, и он бабахнул с огромным шумом. Честно говоря, я не ожидал, что комментировать снятое будут министр иностранных дел Лавров, пресс-секретарь Путина Песков. А всё дело в том, что журналисты из Европы сразу стали звонить во все наши медиа и в администрацию президента РФ с просьбой прокомментировать, почему писатель Прилепин уехал воевать.

Российские же СМИ, равно как и официальные лица, ровным счётом ничего об этом не знали (ясно, никто из Кремля меня сюда не отправлял) и звонили и Захарченко. Дня через три Песков и другие как-то откомментировали, возможно, зашли к главному, согласовали. В прошлой жизни мы с Владимиром Владимировичем встречались несколько раз, и, мне кажется, он правильно понимает мою мотивацию.

© Макс Авдеев/zaharprilepin.ru

 — Тему «пиар-батальона Прилепина» будем считать закрытой. Теперь главное.

Сегодня практически все смирились с тем, что война за большой проект закончилась 11 сентября 2014-го, а за нынешние границы ЛДНР — после Дебальцевской операции.

Когда вы лично поняли, что Новороссии не будет?

 — Я не считаю, что не будет… Я очень быстро понял: ситуация не сложится так успешно, как многие хотели в начале «русской весны».

Все мои высказывания с той поры и по сей день легко проверяются, поскольку все они делались публично — в блоге и разных статьях. Отлично помню, что летом и даже осенью 2014 года мнения разделились: было огромное количество убежденных в скором создании Новороссии и примерно такое же количество тех, кто уверял, что скоро всё, даже ЛНР и ДНР, «сольют и всех здесь убьют». И я уже тогда говорил, что реализация проекта «Большая Новороссия» по разным причинам сейчас невозможна, однако Россия не оставит республики и они будут только увеличиваться в территории.

Предположения у меня были самые простейшие, повторю: думаю, в какой-то момент последовал прямой звонок от американского президента с угрозой ядерного конфликта. И потом, в отличие от многих людей здесь, в Донбассе, я технически не понимаю, до какого момента нужно было развивать «проект Новороссия» и где собственно должны были остановиться отряды ополченцев.

На границах Харькова или дальше? Идти на Киев или это преждевременно? Наступать до Одессы или остановиться на границах Луганской и Донецкой областей?

По моему твёрдому убеждению, состояние населения на юго-востоке Украины характеризовалось «середина наполовину», что было чревато серьёзной и долго не утихающей гражданской войной…

Думаю, мало кто из числа сторонников Новороссии готов говорить, что нужно было дойти до Львова, а потом уже разбираться с отвоеванными землями. Технологически это было крайне сложно и принесло бы проблем не меньше, а намного больше, чем сегодня.

В моём понимании, мы, конечно же, должны выдержать и выстоять всё, что сейчас происходит, и помочь пророссийским силам на Украине сменить власть в Киеве. А дальше уже определённым образом разрулить эту ситуацию. Поскольку я всё это произносил изначально, то и участвую в происходящем, чтобы показать людям, что за всё несу личную ответственность.

 — Если проанализировать рассуждения большинства экспертов и отбросить всю политологическую шелуху, получим следующее резюме.

Россия попала в геополитическую и геостратегическую ловушку: мы не могли не вернуть Крым, но — зачем себя обманывать? — его возвращение Запад не признает законным, а это значит, что финансово-экономическое и военно-политическое давление на РФ будет только усиливаться, блокируя столь необходимую для сохранения и возрождения модернизацию (восстановление промышленности, социальные улучшения и т. д.).

Далее — недовольство граждан попытаются использовать для массовых волнений с одновременным ударом извне по периметру границы — от Кавказа и Средней Азии до Украины. А учитывая интенсивность перекодировки украинцев в недоевропейцев-русофобов, менее чем через поколение мы Украину потеряем окончательно, получим враждебный нам народ у самых границ. Ваше мнение на сей счёт?

 — На всю Украину я не претендую и не отвечаю за людей, которые находятся в Кремле, — у них самые разные об этом представления, и они хорошо понимают, что никакого спокойствия с нынешней киевской властью уже не будет и когда-нибудь эту проблему придётся решать.

Другой вопрос в том, что, стратегически размышляя, они понимают: для того, чтобы разобраться с «проектом Украина», нужно сделать некоторые вещи в Сирии и Ливии, потому что даже с материальной точки зрения это даёт России великолепные возможности для решения любых других стратегических задач. Здесь, в Донбассе, ситуация временно замораживается.

Что касается того, что на границе мы получим народ, который вовеки будет нам враждебным, я, как человек, принимавший участие в событиях чеченских и дагестанских, прекрасно помню, подобные разговоры велись и тогда.

Такие, как Сергей Ковалёв, кричали: каждый день войны продлевает раздор между чеченским и русским народами на десятки лет и ситуация уже необратима. Всё оказалось не так. Я более-менее хорошо знаю закрытую социологию по Украине и скрывать не стану: в топ-5 самых известных жителям этой страны политиков входит Александр Захарченко. Да, какая-то часть страны — 50−60% (по некоторым регионам — 70%) — действительно инфицирована отныне и навсегда, но это точно не вся Украина, да вся она, возможно, и не нужна.

Дальше будут включаться совершенно другие процессы, и будем смотреть температуру по Харькову, Одессе и другим городам.

Отметим, во всей этой истории (факельные шествия неонацистов, проявления непримиримой ненависти ко всему русскому и т. д.) очень мало присутствует Слободская Украина, Полтава, Сумы, Чернигов, то есть места, где как раз и живут настоящие украинцы. Мы всё время слышим про Киев, отчасти про Львов, а ведь подлинное сердце Украины не там. Отслеживаю местонахождение блогеров, которые заходят ко мне на страницы с пожеланиями смерти, и вижу: это в основном «оранжистская киевско-львовская интеллигенция» с примесью одесской.

Я считаю, что есть серьёзные шансы не потерять ту часть Украины, с которой мы хотим дружить и взаимодействовать.

Драматизировать ситуацию, исходя только из теперешнего положения России, не стоит: мы окружены европейским и азиатским поясом, а в качестве оппонента имеем США, у которых колоссальное количество собственных проблем. Это и Мексика, и чёрная угроза, и различные войны, из коих американцы не могут выбраться, и огромный государственный долг. Посмотрите на нынешнюю Европу, на её проблемы, особенно связанные с миграцией.

В Париже есть целые кварталы, куда не только полиция — армейские части боятся заходить.

В Германии не намного лучше. И это только одна из проблем, перечислять их можно долго. Об этом стоит помнить тем, кто говорит о сложностях с модернизацией России и о том, что всё пропало. Во всем мире обилие проблем.

В 90-е годы прошлого столетия многие (и я в том числе, не скрою) делали катастрофические прогнозы в полной уверенности, что всё пропало и Европа никогда нам не простит Чечню и Дагестан. Ни один из тех прогнозов не сбылся…

Прошло 5−7 лет и — европейцы забыли и «ковровые бомбардировки», и живущих в Лондоне «несчастных чеченских эмигрантов», ныне печалящихся о том, что не сделали правильный — в пользу Кадырова — выбор. Вот то же самое, уверен, будет и с Украиной. Человек, находящийся во главе России, просчитывает ситуацию на много ходов вперёд, и я уверен, что и в данном случае предусмотрены варианты, которые нас приведут к победе.

 — В период условного перемирия нам сложно отвечать на обстрелы территории республики, поскольку: а) мы вынуждены соблюдать минские соглашения; б) в ответ на подавление нами огневых точек противника, ВСУ иезуитски бьют не по нашим позициям, а по жилому сектору. Как противодействовать такой тактике и как в условиях затянувшегося на неопределённое время конфликта мотивировать бойцов?

 — Настроения в нашем батальоне в норме, личный состав чувствует заботу о себе, всем необходимым обеспечен, и, если верить слухам, дела у нас обстоят даже лучше, чем на самом деле. А тому, как мотивировать бойцов, меня научил Моторола. Когда он узнал о создании «батальона Прилепина», сказал: «Захар, никогда не делай так, чтобы у тебя были терпильные войска». Он имел в виду, что многие на линии соприкосновения заметив противника — БПМ или другую технику — не стреляют, пока нет приказа.

«Какой в данном случае может быть приказ? — говорил Арсен. — Если это линия соприкосновения, фронт, то любая техника и любая обнаруженная огневая точка должны быть подавлены немедленно». Комбат Фомич и я ставим перед нашими бойцами точно такую же задачу. Работает разведка, мы прекрасно знаем, где мирные жители, чтобы, упаси Бог, по ним не попасть, а когда точно вычисляем, где противник, — точечно его уничтожаем, подавляем превентивно, с опережением. Жители от нашего огня не страдают, иначе украинские СМИ верещали бы об этом непрерывно, поэтому приходится вымучивать стопроцентно лживые сюжеты.

 — Такая позиция мотивирует лучше всяких политбесед. Остаются нерешёнными две проблемы вооруженных сил ДНР (бойцы постоянно просят ускорить решение): недостаточное обеспечение уволенных по ранению и порой необоснованное вычёркивание из наградных списков.

У вас в батальоне, знаю, тоже служат те, кто награды честно заслужил, но по непонятным причинам не получил. Вы, как советник главы республики, каким видите решение этих проблем?

 — Тему, связанную с людьми, получившими ранения и инвалидность в процессе боевых действий, конечно, мы обсуждали с главой республики и его заместителем неоднократно.

Расскажу как есть. Очень сложно установить градацию, разделить по группам тех, кто получил ранение и инвалидность при разных обстоятельствах.

Если мы вводим категорию воевавших как нуждающихся в первоочередном поощрении, то тут же появляется вопрос: а как быть с получившими на линии соприкосновения тяжелые ранения работниками ЖКХ, медиками, детьми? Они, по сути, ничем не отличаются от бойцов в траншеях, и, если их обделить, возникнет жесточайшая обида.

 — По сути, всё-таки отличаются. Без тех, кто на передовой, не было бы и остальных…

 — Они, как мне кажется, имеют равные права с военнослужащими. Коммунальщики, сотрудники МЧС, которые выполняли свой долг под обстрелами, дети в прифронтовой полосе — это достаточно большое количество людей, нуждающихся в обеспечении.

Если говорить о разделении по категориям, то платить всё равно нужно всем. И не стоит забывать, что есть и определённое количество прохиндеев — тех, кто не имеет никакого отношения ни к боевым действиям, ни работе на линии соприкосновения, но будет требовать выплат.

Это сейчас, когда весь личный состав на учёте, понятно, кто, где, когда и при каких обстоятельствах получил ранение, а в 2014-м никаких списков зачастую не существовало.

Нужна специальная комиссия, которая должна рассмотреть дела и гражданских и военных лиц и установить обстоятельства получения ранения и инвалидности в каждом индивидуальном случае.

И главное: на сегодняшний день бюджет республики не предназначен для решения такой глобальной задачи.

Нет у нас, как это часто бывает в России, коррупционных схем, и никто деньги не прячет, но — мы просто ещё не зарабатываем их в количестве, необходимом для решения всех социальных проблем. Всему своё время.

На данном этапе стоит задача вывести ДНР к концу года на финансовое самообеспечение, а на следующем этапе пойдут первые выплаты.

В тему награждений я не вмешивался, но в подразделении достаточно отличившихся бойцов — те же Консул или Рысь, у которых вы брали интервью.

Что сказать? Награждения действительно достойных я, конечно, добьюсь. В целом по республике должна нормально работать соответствующая комиссия, а в каждом подразделении эту проблему нужно решать офицерам по работе с личным составом, вот и всё.

© Макс Авдеев/zaharprilepin.ru

 — Донецкое Агентство социально-политического моделирования «Вэйс-Новороссия» вывело формулу «идеального руководителя» — это тот, кто при минимуме противоречивой информации в обстоятельствах любой степени сложности способен в кратчайший срок дать поведенческий максимум — обеспечивающее достижение цели руководство к действию для себя и подчинённых.

Этой формуле для меня наиболее соответствовал Моторола, кто для вас?

 — Не рискну, да и не вправе я давать такие оценки.

Жизненный опыт мне говорит том, что людей, которые безупречно, идеально себя ведут в ста из 100% случаев, в принципе не существует.

Но если говорить о максимальном приближении к идеалу, то, конечно же, нельзя не вспомнить Арсена Павлова, на которого наезжали как наши российские, таки и украинские дебилы, дескать, он автомойщик и прочую несли ахинею. Эти люди в принципе не понимают, что такое работа командира. Ему помимо прочего нужно быть отменным психологом, поскольку он управляет не какими-то офисными ребятками, а — по сути — профессиональными убийцами, которые каждую секунду в любой ситуации должны его уважать и свято верить: Акела никогда не промахнётся, иначе ни о победах, ни о славе не стоит и мечтать.

При этом командир ещё должен быть талантливым дипломатом, умелым хозяйственником и, разумеется, военным стратегом. Лучшее сочетание всех необходимых военному человеку талантов являл Моторола.

 — Знаю, что вы не рассматриваете своё пребывание здесь как творческую командировку, но меня не поймут, если не спрошу: достаточно ли уже впечатлений об этой войне, сложился замысел книги?

 — Нет. Всё пережитое здесь потом тем или иным образом проявится, но целенаправленно я этим не занимаюсь. Помню первое совещание, намечалась боевая разведка, мы сели перед картой и — я почувствовал некое раздвоение личности…

Только что был на писательской конференции, занимался чисто медийными вещами, выступал в каких-то студиях и вот — ощутил себя в пространстве фильма «Батальоны просят огня». И подумал тогда: надо прежнюю жизнь просто отрезать, и всё. Нельзя находиться здесь и немножко на себя смотреть со стороны, продумывать, какую об этом буду потом книгу писать.

Всё литературное, живой реальности не касающееся, как-то само собой отвалилось, здесь можно заниматься только тем, чем занимаешься, жить двумя-тремя жизнями невозможно.