Захар Прилепин, писатель, его новый роман «Обитель» критики авансом называют произведением года.

Еще он сценарист, на экраны выходит фильм Алексея Учителя «Восьмерка». А вдобавок он немного музыкант, журналист и политик.

Но, прежде всего, он любящий семьянин и отец. Андрей Гулютин позадавал ему вопросы о новых и старых работах, ну и вообще о насущных темах.

Вы писали, что вашим «взглядам 20 лет», а до этого они иными были? Какими? Не может же быть, что у Вас до 19 лет не было взглядов.

— Ну, это условная цифра. 20 или 22 года, не важно. Мне сегодня 38, я просто на глаз отмерил от 18, от поры окончательно вступления во взрослую мужскую жизнь.
А до этого я рос. Можно, впрочем, отсчитывать мои взгляды от 1991 года — примерно тогда меня начала остро раздражать демократическая пресса.

Кроме прочего, у многих всю жизнь нет вообще никаких взглядов, одно мутное варево. А то вы не замечаете, как люди с удивительной лёгкостью произносят вещи полностью противоположны тем, что говорили вчера.

Вы принимаете «своих родителей Лимонова и Проханова» безоговорочно? Со всеми достоинствами недостатками?

— Ой, ну никто никого не принимает безоговорочно, иногда даже собственных детей. Я принимаю как данность цельность их пути — и основные их жизненные установки оказались созвучны моим.

В деталях я могу не соглашаться с первым и вторым — и собственно не соглашаюсь достаточно активно. Сути это не меняет всё равно.

Но это я просто современников называю, причём самых ярких. Я сейчас перечитываю «Россию и Европу» Данилевского — там тоже удивительно много сказано справедливых вещей.

А можно имена Лимонова и Проханова заменить на имена Блока и Есенина — потому что изначально моё, тогда ещё детское сознание, сформировалось под колоссальным влиянием поэзии.

Я тогда, конечно же, не осознавал многого — но эта музыка поселилась во мне, и с каждым годом звучит всё явственней.

Вышедшая только что из типографии «Обитель» — это же первый ваш опыт в исторической прозе. Не боязно ли было менять направление, вдруг читатель не примет? Или вы в работе вообще не ориентируетесь на успех? Если нет, то на что ориентируетесь? На сердце, разум, опыт?

— Вообще ни на что не ориентируюсь, кроме смутного желание сделать сейчас именно так. Тем более, никакой успех просчитать нельзя — оттого, что читатель сам не знает, что хочет.

Ну, и, наконец, это только внешне кажется, что «Патологии», «Чёрная обезьяна» и «Обитель» — разные романы. Это романы об одном и том же, написанные одним и тем же человеком, примерно с одних и тех же позиций. Это как песни — я же не могу писать песни на одну и ту же мелодию. Поэтому пишу на разные.

Мелодия становится сложней, или проще, или берутся какие-то алогичные ходы или джазовые аккорды — но за всем этим стоит один человек, родом из своей жизни, из своего детства, из своего языка.

В процессе работы в черновые материалы на ком-нибудь «тестируете»? Показываете близким или коллегам?

— Упаси Бог. Нет, я доделываю книгу до конца и потом показываю жене. Впрочем, когда роман «Обитель» ещё не был дописан до самого финала, я прислал начало Саше Велединскому, режиссёру, который, собственно, надоумил меня сделать текст о Соловках. Мне нужно было показать ему, что я работаю. Он удостоверился, и я спокойно дописал текст.

У Вас есть желание достичь наибольшего успеха, в каком ампула? Писателя? Исполнителя, Сценариста? А в качестве режиссера в кино или театре не хотели бы себя попробовать?

— Нет, режиссёром быть не хочу, сценарии тоже писать мне не очень интересно, это работа растворяющая в себе собственно писателя, я предпочитаю её избегать, она механическая и, по сути своей, не творческая.

Я и впредь буду писать книги — это главная моя работа.

Единственно что, я искренне и глубоко убеждён, что мы с моими товарищами из группы «Элефанк» делаем настоящую музыку, которую не делает никто. Я ещё потрачу некоторое время, чтоб доказать нашу несомненную состоятельность хотя бы нескольким тысячам людей.

Главный герой «Черной обезьяны» — это лирический герой? Есть ли у вас, как у человека познавшего высшие степени агрессии — войну, беспорядки и т. д., дискомфорт в мирной жизни? Тяготит ли рутинность быта?

— Нет, быт меня не тяготит, я, напротив, очень по нему скучаю в своих поездках.

Главный герой «Чёрной обезьяны», равно как и романа «Патологии», не имеет ко мне ни малейшего отношения — но я этих героев отлично вижу, потому что при определённых обстоятельствах я мог бы стать любым из них: это не сложно, и этот путь по-своему привлекателен. Бесовщина в том или ином виде всегда тянет к себе.

Вы участвуете в политических процессах, в отличие допустим от коллеги Андрея Бледного, который в самой агрессивной форме отбивается от политики. С какой целью? Вы уверены, что сможете повлиять своим участием на исторические процессы? Находитесь в творческом поиске? В стороне остаться не можете?

— Не могу остаться в стороне, да. Но позиция Бледного мне понятна. Она во многом верна.

Но вот сегодня в Донецке или в Луганске понятные мне люди с понятными мотивациями сидят в администрации. Завтра с ними может что-то случится дурное. Или хорошее. Мне кажется, что бытие состоит из суммы чьих-то поступков: в том числе жестов, слов, молитв.

Поэтому не в силах уберечь себя от этих слов, молитв или жестов. Даже если они приносят мне вред — а они приносят, конечно. Приходится неизбежно обижать кого-то, наносить кому-то любившему тебя, душевные травмы, порой непоправимые.

Этому я тоже, кажется, научился у Блока и Есенина. Я же не только учился музыке по их поэзии — я же всех биографии с детства учил наизусть, помнил каждую ступень, по которой они поднимались. Это сложный путь, да ведь?

Наверное, у Бледного были другие учителя. Или один учитель. Я уважаю его верность этому, с прописной буквы, учителю. Но я пребываю в более хаотичном мире. В этом хаосе мне теплее. Здесь больше человеческого.

Есть ли у вас политические амбиции? А включились ли бы вы в процессы в качестве статусного субъекта, если бы вас «в дело» активно стали бы звать уважаемые лично вами политики?

— Да они зовут время от времени. Пока у меня нет никаких желаний к этому. Я предпочёл бы сбежать в деревню с детьми.

Вы могли бы себя представить сторонником руководства страны? Не будем брать кандидатуры, просто как факт. Или вы уверены, что такое невозможно, и, подобно Летову, Вам быть всегда в оппозиции?

— Да нет, зачем делать фетиш из оппозиционности. Я буду счастлив, если руководство страны избавит меня от необходимости огрызаться на них. А то у меня более славных занятий нет.

В случае внешней агрессии вы бы безоговорочно встали на защиту государства?

— Это даже не обсуждается.

Про Крым, насколько нам известно, из ваших мыслей на сей счет, ваш ответ: «Да». У многих же Ваших соратников по оппозиционному движению совсем иная позиция по данному вопросу. Считаете ли разногласия по Крыму и иным подобным территориальным вопросам страны поводом к тому, чтобы отнести оппонентов к числу политических противников?

— Сегодня — нет. Сегодня они и так проиграли, к счастью. Я не держу ни на кого зла, люди имеют право на свои заблуждения.

Но при иных обстоятельствах — если б они выигрывали — безусловно, да, я воспринимал бы их как противников своего народа. Этот тумблер во мне перещёлкивается в одну секунду.

Только не надо меня спрашивать, готов ли я убивать их за это. Вопрос надо ставить так: если они готовы будут убивать вас за ваши взгляды — окажете ли вы сопротивление. Ответ: окажу.

Но я надеюсь, что мы и впредь обойдёмся без гражданской войны.

Есть ли более важные вопросы, чем существование справедливой политической системы, борьбы с коррупцией и национального вопроса — «трех китов», взятых на повестку объединенной оппозицией в противостоянии режиму?

— Существование народа, продолжение его жизни, устойчивое состояние национальной географии и минимальные демографические успехи, достаточные для для т. н. «воспроизведения нации» — в первую очередь, русской нации — меня вполне устроили бы.

Политическая система и коррупция, уровень свобод и не свобод меня волнует гораздо меньше. Коррупция, видимо, одно из неотъемлемых свойств бытования России, окончательно её не истребишь никогда. Что до политической системы — я, конечно, предпочитаю «левую» государственность — но готов потерпеть и какие-то гибридные формы. Пусть их. Лишь бы обеспечивали ту самую «географию» и сопутствующую ей «демографию».

Вам явно, если судить по многим вашим заявлениям, не по пути с западниками-либералами. Но почему же вы активно противостоите сегодняшней власти, если очевидно, что в случае смены режима к власти придут именно они, поддерживаемые прозападно-настроенными олигархами?

— Я противостою власти «слева», есть и такая форма оппозиции. Если будет опасность прихода к власти тандема либералов и радикальных националистов (по примеру Украины) я выступлю на стороне власти.

Достаточно напомнить, что после ухода масс с площади Революции на площадь Болотную я не участвовал ни в одном действии «болотной» оппозиции. Мало того, основным объектом своей публицистической критики я именно эту оппозицию и выбрал. Бороться с ней в каких-то других, более радикальных формах не было никакого смысла — во-первых, потому что время от времени они произносят разумные вещи правозащитного или антикоррупционного порядка, а во-вторых, потому что этих разумных вещей им неизменно оказывается мало и они последовательно занимаются саморазоблачением и ликвидацией своего собственного рейтинга в глазах населения. Им даже помогать не обязательно: крымская история всё поставила по местам. В России эти люди демократическим путём к власти не придут. А на действия по другим направлениям у них пока нет никаких ресурсов. Опять же к счастью.

Но «левую» оппозиционную деятельность надо наращивать. Власть надо держать в тонусе и по-возможности бить, или хотя бы подгонять. А то они быстро сядут на голову.

Считаете ли себя журналистом?

— В силу обстоятельств. Я неплохо знаю эту работу, и могу ей заниматься. Но при возможности вообще бы прекратил журналистскую деятельность.

Насколько принимаете участие в работе агентства «Свободная пресса»? Знакомы ли с авторами?

— Принимаю только в общеидеологическом смысле, и в силу принятия тех или иных организационных решений. Ежедневной рутиной занимаются другие, специально подобранные люди.

Знаком, естественно, почти со всеми — мы их с Сергеем Шаргуновым и подбирали. Другой вопрос, что не все из них остались работать на этой площадке — но это их выбор.

Берете ли на себя моральную ответственность за информацию, публикующуюся на сайте, или на то она и «свободная»?

— Естественно, в целом за направление работы сайта я несу ответственность. Но то, что любое общественно-политическое СМИ не застраховано от ошибок, вам и без меня прекрасно понятно.

Часто ли происходят судебные тяжбы на предмет публикаций в «Свободной прессе»? В курсе ли вы, что в марте месяце Андрей Гулютин, заместитель главного редактора «Ридуса», я бишь, выиграл у «Свободной прессы», по поводу статьи «Политика околофутбола», судебное дело? В ближайшее время в редакцию поступит уведомление от судебных приставов о необходимости удалить из статьи абзац, касающийся меня, «рубиться» по всей статье я как-то не стал, меня волновала информация о себе. Опровержений мне не нужно, впрочем, тоже. Вопрос же в том, пойдет ли издание навстречу законным требованиям? Или вы не принимаете как шеф-редактор издания в решении подобных вопросов?

— Это дело юристов. Любое серьёзное издание рискует попасть в судебные тяжбы. Может, Вы знаете какое-нибудь острое и влиятельное издание, с которым никто не судится?

Ну, да ладно. Вопрос от отца к отцу: известно, что вы привили детям невероятный интерес к литературе. Как вы этого добились, на ночь читали? Специально «прививали» любовь, или все естественным образом произошло? Если все ж это произошло при вашем активном участии, то с какого возраста начали к литературе интерес подогревать? На каких произведениях приучали?

— Да всё достаточно просто получилось.

Сначала у нас сломался телевизор, и с тех пор, уже 15 лет не работает. Так что телевидения в доме не было никогда.

Потом мы долго были бедными и интернет тоже не могли провести. У меня на работе был, и этого мне хватало. Дети же много ходили по секциям, им часто вообще было не до чего.

Ну и, наконец, мы с самого маленького возраста обязательно — ежедневно и неукоснительно — читаем детям, сами, по очереди. На ночь, а если находится минутка — и днём.

Потом, у нас есть книги в каждой комнате — детская библиотека, мамина, папина — дети должны книги видеть.

В итоге, когда они, будучи ещё маленькими, оказываются в доме, где нет телевидения и компьютерных игр, они неизбежно начинают читать, рисовать и тому подобное.

Теперь у нас есть и ноутбуки, и интернет, и все эти айфоны — но дети уже подросли, и привычка к чтению у них в наличии.

Да, и последний совет.

В доме должен быть чёткий распорядок. Дети у нас всегда ложатся по кроватям в девять вечера. Если они не хотят спать — им разрешается почитать. Не побегать по квартире и не повисеть на люстре, а почитать. Они с удовольствием пользуются этой возможностью.

Как правило, отсутствие у детей интереса к чтению объясняется двумя факторами: они предоставлены сами себе — это раз, и никогда не видели папу с мамой с книгой в руках — это два.

А читают они всё подряд — от тех книг, на которых выросли мы — Чуковский и Гайдар, Марк Твен и Джек Лондон, Киплинг и Конан Дойл, Дюма и Верн, до всех новинок, все властелинов колец и Гарри Поттеров. Поэзию — очень много, абсурдистскую поэзию в том числе — английскую, Хармса и тому подобное. Андрей Усачёв нам очень нравится, Артур Гиваргизов.

А начинается всё, естественно с Агнии Барто, ничего лучшего для самых маленьких так и не придумали. Волшебные четверостишия.